Прежде после двух-трех распоряжений, двух-трех фраз скакалис поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеямикорпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d`aigles ennemis, [пукинеприятельских орлов и знамен, ] и пушки, и обозы, и Мюрат просил толькопозволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго,Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь жечто-то странное происходило с его войсками.

Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, чтоэто было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел,что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди,опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга.Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон жепосле своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьмичасов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал,что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь— на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, — погубить егои его войска.

Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскуюкампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяцане взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел наскрытно-печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всёстоят, — страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях,охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущиепогубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать егосередину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежнихсражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленноеколичество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да,это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей,и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием,которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильнаяи мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватываетбеспомощного человека.

Известие о том, что русские атакуют левый фланг французскойармии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складномстуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему ипредложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилосьдело.

— Что? Что вы говорите? — сказал Наполеон. — Да, велитеподать мне лошадь.

Он сел верхом и поехал к Семеновскому.

В медленно расходившемся пороховом дыме по всему томупространству, по которому ехал Наполеон, — в лужах крови лежали лошади и люди,поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком маломпространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гулорудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавалособенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеонвыехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов,непривычных для его глаз. Это были русские.

Русские плотными рядами стояли позади Семеновского икургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже небыло. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских,ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, изкоторой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалосьперед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него,и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным иужасным.

Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себепредложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подлеНаполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленноепредложение этого генерала.

Наполеон опустил голову и долго молчал.

— A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir magarde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить своюгвардию. ] — сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.

Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелымтелом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его виделПьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашалсяна то, что предлагали ему.

«Да, да, сделайте это, — отвечал он на различныепредложения. — Да, да, съезди, голубчик, посмотри, — обращался он то к тому, ток другому из приближенных; или: — Нет, не надо, лучше подождем», — говорил он.Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда этотребовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, неинтересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что-то другое в выражениилиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом онзнал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихсяс смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья нераспоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, неколичество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска,и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.

Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное,спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого истарого тела.

В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, чтозанятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен.Кутузов ахнул и покачал головой.

— Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что икак, — сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцуВиртембергскому, стоявшему позади него:

— Не угодно ли будет вашему высочеству принять командованиепервой армией.

Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не могдоехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложилсветлейшему, что принц просит войск.

Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принятькомандование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не можетобойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено былоизвестие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.

— Подождите, господа, — сказал он. — Сражение выиграно, и впленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. —Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.