вовне морт отчего-то нет, а положение смертельно опасное, киморту иногда удаётся использовать часть морт из своего тела. Те, кто вынужден был это сделать и выжил, описывают эту морт как поток ярчайшего золотого света, незримый для всех остальных. Но за отчаянный шаг и расплата великая: у киморта, который решится на такое, может повредиться рассудок, память, а тело неминуемо иссохнет… – Алар осёкся, осознав вдруг, что всё это напоминает ему кое-что.

«Спутник. Звезда, которую видит только эстра… киморт, лишённый памяти и прежней силы».

– Учитель? – жалобно спросила Рейна, когда молчание затянулось.

– Всё в порядке, – улыбнулся он. – Я отвлёкся из-за духоты. Покажи-ка лучше мне свою чудо-верёвку. Говорят, ты сумела сделать так, что она теперь сама за тобой летает, и не надо её привязывать к поясу?

– Да! Вот…

Разговор ушёл в сторону, а мысль о спутнике так и засела в голове. Алар чувствовал, что на шаг приблизился к разгадке тайны, но сколько ещё нужно сделать этих шагов, он не знал – и боялся, как бы не оказалось вдруг слишком поздно.

Ведь Ашраб, Город Ста Чудес, становился ближе с каждым днём – как и грядущие битвы.

– Не спится? – свистящим шёпотом спросила Тайра в одну из ночей, когда он лежал навзничь, невидящим взглядом упираясь в потолок. – Тревожишься, что ли?

До прибытия в оазис оставались считаные дни; на сердце у Алара и впрямь было беспокойно, но признаваться в этом он не собирался.

– Нет.

– А я тревожусь, – ответила Тайра, белозубо улыбнувшись в темноте. – Так что дай-ка мне руку, а то не засну никак, – и, не дожидаясь разрешения, нашарила его ладонь и крепко сжала, а после и вовсе аккуратно перекатилась под бок и уткнулась в плечо лбом.

Жаром от неё тянуло, как от раскалённой печки.

«Не засну, – подумал Алар, ощущая близко-близко биение чужого сердца. Если прежде было тревожно, то нынче стало маетно; в груди зарождалось томление и спускалось куда-то вниз живота, и даже пошевелиться было страшно. – Теперь-то уж точно».

Но уснул даже прежде, чем сама Тайра, кажется.

Оазис, на который указала жрица, было нелегко разыскать с земли – без кимортов, по крайней мере: он скрывался за протяжённой полосой бродячих дюн, грозящих неминуемой гибелью каждому, кто ступал на подвижные пески. Второй линией защиты от любопытных путников стали древние стены, закручивавшиеся спиралью в два неполных оборота. В центре располагались три источника в тени пальм с широкими резными листьями и высилась причальная мачта, в которую, говорят, ранней весной, в краткий сезон дождей били яростные молнии. Чуть поодаль, у полуобрушенных стен стояли широкие, добротные навесы – исключительно для того, чтоб сделать удобнее краткие встречи контрабандистов… Встречи, но не ночлег: здесь никогда никто не жил – и конклав на удивление не знал об этом месте.

Зато знал храм.

– Говорят, что сто лет назад здесь воды не было, – сообщил капитан, рассказывая об оазисе. – Но однажды некий караван, который вёз товары в обход правил конклава, оказал гостеприимство одному жрецу-бродяге, у которого всего-то добра и было, что рваная накидка и старая флейта… И вот, чтоб отплатить за доброту, жрец указал на эти развалины. Когда он трижды обошёл их по кругу, играя на флейте, в старых колодцах появилась вода. А чтоб она не иссякала, жрец посоветовал купцам всякий раз кидать на дно колодца серебряную монету.

На этом месте Дёран не то раскашлялся, не то попытался кашлем скрыть смех, но что его так развеселило, не объяснил.

Алар же, хотя внешне и сохранял присутствие духа, приземления ждал с беспокойством. Но вскоре тревога его рассеялась: с большой высоты издали были видны костры – и сигнальные огни.

– Свои, – уверенно кивнул капитан и довольно огладил бороду. – Нас ждут.

И дирижабль пошёл на снижение.

Всадники-арафи, верные храму, исполнили обещание и привели тхаргов – белых, мощных, с яркими синими гребнями, а ещё несколько самоходных повозок, причём не купеческих, тяжёлых и медлительных, а стремительных и лёгких, вроде той, на которой раскатывал по Кашиму сам Ачир.

Но то были единственные хорошие новости.

Вещей Госпоже, Унне, отчаянно не хватало людей – а ещё больше морт-мечей. За минувшие дни их оттеснили в храм, который теперь осаждало целое войско. Стены, возведённые кимортами древности, покуда держались, не поддаваясь никаким атакам, но вечно это длиться не могло.

– А ещё подлый Радхаб – да будут дни его долгими, как дожди в пустыне, и счастливыми, как жизнь в чумном городе – разыскал по Ашрабу союзников храма, пленил их и пообещал казнить каждый день по одному, пока Вещая Госпожа не сдастся. – Старый всадник-арафи, чёрный, как уголь, и сморщенный, как высохшая ригма, сплюнул на песок и скривился. – Никого не жалеет – ни юных дев, ни младенцев. Уже девять человек предал он лютой смерти! А как истечёт срок на раздумья, так он и остальных казнит… и подходит этот срок ровно через два дня, на рассвете.

– Значит, поспешим, – коротко ответил Алар, подставляя лицо ночному ветру и прикрывая на мгновение глаза.

Воздух пустыни после долгих-долгих дней, проведённых в тесноте на дирижабле, казался почти сладким.

– И что же ты думаешь, о белый странник? – Старик-арафи пожевал губу в сомнении, точно пытаясь найти нужные слова. – Сумеешь ли пленников спасти? И Радхаба-нечестивца одолеть?

Ответить Алар не успел.

Мэв, которая до того стояла смирно, тихо, прячась у Рейны за плечом, вдруг вспыхнула свечой – это морт, облекающая её, взвилась, точно пламя – и резко вытянула руку вперёд. Раздался звук, точно от удара тараном – и часть древней стены в три человечьих роста вдруг рассыпалась на мелкие, не больше детского кулака, неровные камешки. Мэв согнулась, тяжело дыша, опустошённая вспышкой ярости, а старик-арафи покачал головой в белой чалме:

– Сильно, сильно, простите уж, что сомневался… А вернуть назад всё кто-нибудь сможет? Уж больно удобно было у той стены тхаргов привязывать…

– Я верну, – улыбнулся Алар. И, обменявшись взглядами с Ачиром – мол, всё ли делаем, как решили? – продолжил: – С час отдохнём, потом будем выдвигаться… Ах, да, Рейна, Мэв – наберите-ка пока по чашке песка и перекрасьте песчинки по одной в самый любимый цвет: киморт должен полагаться не на сырую силу, а на отточенность и ясность своих стремлений.

«А заодно, – подумал он, – успокоитесь обе. И не разломаете ничего, покуда мы собираемся в путь».

…Через час, когда надо было выезжать, песок в чашке у Рейны оказался нежно-голубым, как весеннее небо над горами Лоргинариума.

А у Мэв – чёрным.

Целую ночь и большую часть следующего