его луноподобному лицу. Заметив, что подследственный уже способен более – менее адекватно воспринимать окружающую действительность, толстячок откинулся на спинку стула, и елейно – противным голосом заблеял:

– Как ваше самочувствие? Кажется, мой коллега самую малость переусердствовал? Но признайте – вы сами в этом были виноваты. Зачем нужно злить человека при исполнении его обязанностей? Он у нас считается отличным работником, но самолюбив и даже раним чуть больше, чем другие. Тем более, вчера ему сообщили, что его брат погиб во время дальнего похода. Такие известия, сами понимаете, не прибавляют настроения. А вы, вместо того, чтобы активно сотрудничать со следствием, начинаете запираться, кичиться собственным достоинством, унижать нашего уважаемого работника. Неужели вам так трудно понять, что у вас, в вашем теперешнем положении, есть только одна возможность смягчить свою участь – дать следствию честные и правдивые показания о том, как и при каких обстоятельствах, вы были завербованы нашими врагами, и с каким конкретным заданием прибыли на Острова… Ну, так как, поговорим?

Максим усмехнулся разбитыми губами. Понятно, на контрасте работают: злой дядя – добрый дядя. Старо, как мир, но, надо признать, приемчик действует безотказно. Так и хочется припасть к этой толстой и волосатой груди, оросив покаянными слезами засаленный мундир добряка и покаяться… Ладно, хватит корчить из себя «белую кость», надоело быть битым.

– Ну, что же, можно и поговорить, – сказал он. – Я вовсе не хотел нервировать вашего коллегу. Просто добивался, чтобы ко мне обращались сообразно моему званию и происхождению.

– Ну, вот и хорошо, вот и чудесненько! – радостно взмахнув пухлыми ладошками, вновь заблеял толстячок. – Давайте, уж, простим его, а? Он, действительно, перенервничал накануне. Я уверен, что со мной у вас не будет подобных… э-э… осложнений! – и, подтверждая свои слова, властно крикнул куда-то за спину Максиму:

– Конвой, свободен! – после чего налил в стакан воды и протянул его. – Нате, выпейте, это взбодрит и освежит вас.

Максим с усилием сделал несколько глотков, закашлялся, поставил стакан на стол и, как бы в раздумье, произнес:

– Так вот оно, значит, как? Значит, меня обвиняют, ни много, ни мало, а в измене присяге Его Величеству Императору и Родине?

Толстяк сочувственно покивал, почмокал пухлыми губами и сказал:

– Да, честно говоря, вашему теперешнему положению особенно не позавидуешь. Лично я бы завидовать не стал.

– А почему бы вам ни спросить о том, как я вел себя в плену у тех матросов, которые бежали вместе со мной? Как мы вырвались на свободу, как сбили самолет?

– Дело в том, что ваши товарищи… как их там…, – следователь взял со стола несколько листков, поднес их к глазам и прочитал:

– Серк и… э-э-э… Клуг… Да, именно так – Серк и Клуг. Они уже во всем сознались, да… Поведали о том, как их, а вместе с ними и вас, пленили, потом склонили на путь измены, после чего – организовали побег. Про задание, поставленное перед ними, поведали. Вот: «По прибытию на территорию Империю, нам поручено было сплотить вокруг себя группу людей, недовольных режимом, а в дальнейшем организовать серию террористических актов, покушений на высших чинов администрации, а главной целью – физического устранения самого…», – в этом месте следователь воздел правую руку вверх и указал на портрет Императора, висевший на стене. – Да-с, господин барон, вот так вот-с. Вы изобличены своими друзьями полностью, – следователь довольно потер ручки и гаденько хихикнул. – Извольте убедиться, если желаете. Протокольчики вот, и подписи собственноручные… Вот, значит, Серк, а это – Клуг. Хотя, простите! Наоборот! Это Клуг, а это Серк! Так что, теперь слово за вами…

Максим некоторое время сидел неподвижно, молча, наблюдая за спектаклем, а затем потер болевший бок и спросил:

– Простите мою неосведомленность… как мне к вам обращаться?

– О, извините великодушно, господин барон, совсем забыл представиться, – притворно сконфузился следователь. – Ради всего святого… Старший следователь Барум… К вашим, так сказать, услугам…

– Так вот, Барум, – опуская должность, веско произнес Максим. – Во-первых: Серк и Клуг – мне совсем не друзья. Они не могут быть со мной на равных, даже если не принимать во внимание мой титул, а учитывать просто воинское звание. Я – офицер, а они – рядовые матросы. Я всегда и при любых обстоятельствах буду настолько выше их и, простите, вас, что даже намек на какие-то дружеские отношения между нами для меня крайне оскорбителен. Настолько, что даже не должно возникать намеков на них. Это понятно?

– Ну, это просто образное выражение, – попытался перебить его Барум.

– Ну, так и выбирайте выражения! – раздраженно повысив голос, продолжал Максим. – Теперь – следующее. При тех методах следствия, которые я уже успел почувствовать на собственной многострадальной шкуре, для меня совершенно неудивительно появление на вашем столе подобных бумажек. Было бы крайне удивительно, если бы их у вас не было. Таким показаниям, выбитым из моих подчиненных, грош цена. И годны они лишь для того, что бы вы, или кто-то еще применил их… гм-м… скажем, в гигиенических целях.

– Вы не правы, вы абсолютно не правы, господин барон! – запальчиво воскликнул Барум. – Вот, извольте сами убедиться. Здесь написано: «Сей протокол прочитан мною, и подписан без какого – либо давления». Смотрите!

– А-а-а…, – отмахнулся Максим. – Бросьте, господин следователь… От меня-то вы чего хотите? Чтобы я точно такую же чушь написал… без давления… так, что ли? Не дождетесь. Совершенно официально вам заявляю: я не шпион, ни в чем сознаваться не намерен. Не в чем мне каяться! И клепать на своих соратников, даже если они, по каким-то причинам совершили глупость, я не стану. А теперь – воля ваша. Можете меня расстрелять, повесить, утопить или отправить на бессрочную каторгу… у вас выбор широкий. Решайтесь, зарабатывайте свою награду, и пусть вам от этого станет лучше жить.

– Ну, какой вы, право… – огорчился Барум. – Не нужно уж так-то… Давайте-ка мы с вами лучше сейчас успокоимся. Вот вам ручка, бумага. Возьмите и напишите о своих злоключениях. А потом мы сравним вашу исповедь с показаниями ваших дру… простите, подчиненных. Пишите, не торопитесь, а я уж, с вашего позволения, пойду. Вы не поверите, господин барон, сколько у нас сейчас дел. Один заговор за другим. И со всех смутьянов необходимо снять допрос. Спать стали по четыре часа в сутки. Так что, вы не спешите, а когда закончите – кликните охранника. Он позовет меня.

Барум собрал со стола бумаги, запер их в сейф и, позвякивая ключами, неторопливо удалился. Максим остался в комнате один. Некоторое время он собирался с мыслями, а затем взял