Элоиза медленно шла по ступенькам рядом с Ипполитом. Рауль, словно забыв о моем существовании, прошел мимо меня и стал подниматься на галерею. Я тихо последовала за ним, больше не плача, но щеки щипало от слез, и я чувствовала, что смертельно устала. Я плелась по лестнице, перебирая руками перила, как дряхлая старуха.

Рауль открыл дверь кабинета и зажег свет. Он ждал. Я, не смотря на него, проскользнула мимо с опущенной головой и пересекла кабинет, направляясь к двери, ведущей в большой салон.

Я открыла дверь и устало сказала:

— Филипп? Все в порядке, Филипп, можешь выходить. — Я помолчала, видя, что Рауль тоже прошел к двери и стоит рядом. Потом добавила: — Теперь ты в безопасности. Твой дядя Ипполит наконец приехал.

Почему-то, без всякой видимой причины, другие последовали за нами в салон, хотя в кабинете было уютнее и теплее от печки.

Ипполит снял чехол с дивана и теперь сидел рядом с мальчиком, обхватив его рукой. Элоиза рухнула на маленький, обтянутый парчой стул, стоящий у самой решетки незатопленного камина. Кто-то снял с него чехол, и он лежал, как пустая шкурка, у ее ног.

Когда зажгли свет, салон стал выглядеть еще мрачнее, чем раньше. Сотни подвесок огромной люстры — радужные призмы — казались льдинками, которые вот-вот упадут на пол. Лучи словно обдавали холодом белую ткань, покрывавшую мебель, и отражались, как от сверкающей льдины, от светлого мрамора каминной доски. Рауль облокотился на нее, точно так же, как стоял в библиотеке Леона де Вальми.

Я уселась как можно дальше от них. На противоположном конце длинной комнаты стоял концертный рояль в плотном зеленом чехле; я отступила к роялю и уселась на вертящийся стул спиной к инструменту. Во мне все словно замерло. Они хотели поговорить — что ж, пускай говорят, эти Вальми, пускай все выяснят между собой и отпустят меня на все четыре стороны. Мне больше нет до всего этого никакого дела. Я подняла голову и посмотрела на этих людей, сидящих на противоположном конце красивой, но какой-то мертвой комнаты. Мне казалось, что они находятся от меня на расстоянии миллиона миль.

Ипполит вполголоса говорил что-то Филиппу, но вдруг спокойным тоном обратился к Раулю:

— Как ты уже, наверное, догадался, Элоиза поехала в Женеву, чтобы встретить меня в аэропорту. Она рассказала мне... довольно странную историю.

Рауль выбирал себе сигарету. Он сказал, не поднимая глаз:

— Хотелось бы знать, какую именно историю тебе рассказали. В последнее время мне пришлось выслушать несколько версий этой истории, и, должен признаться, я не знаю, что подумать. Интересно, какую версию Элоиза пыталась тебе предложить на этот раз.

Она что-то пробормотала. Ипполит сжал губы:

— Дорогой Рауль...

— Послушай, — прервал его Рауль. — Дело зашло так далеко, что сейчас уже не до вежливости или... до сыновнего долга. Лучше всего будет, если мы скажем всю правду. — Он безучастно посмотрел на Элоизу. — Знаешь, Элоиза, у тебя могут быть крупные неприятности. Тебе должно быть известно, что сегодня утром отец был со мной довольно откровенным. Думаю, сейчас он все будет отрицать, но, признаюсь, не понимаю, как это поможет ему... или тебе. Не знаю, зачем он послал тебя в Женеву, но для вас уже все кончено, Элоиза. Можешь оставить свои светские манеры. Здесь тебе некого стесняться, и, кроме того, тебе, конечно, понадобится Ипполит, чтобы как-то замять неизбежный скандал. Почему бы тебе не собраться с духом и не рассказать все начистоту?

Элоиза ничего не ответила. Она сжалась на стуле в бесформенный комок, словно у нее не было костей, и не поднимала головы.

Рауль некоторое время бесстрастно наблюдал за ней. Потом, немного подняв плечи, повернулся к Ипполиту.

— Ну ладно, — сказал он. — Раз Элоиза с нами не играет, мне придется начать.

Ипполит перевел глаза с Рауля на мадам, лицо его выражало глубокую усталость.

— Хорошо, — согласился он, — начинай. Ты звонил мне в Афины во вторник утром и просил вернуться домой, потому что беспокоился о Филиппе. Ты говорил о каких-то странных происшествиях и настаивал на том, что Филиппу угрожает опасность. Ты что-то сказал насчет гувернантки Филиппа. Элоиза тоже упомянула о ней сегодня, и тоже весьма неопределенно. Я полагаю, что здесь находится эта девушка, с которой связаны неприятные события. Именно их Элоиза пыталась мне объяснить, когда мы встретились в Женеве. Должен признаться, я ничего не понял. И я устал. Поэтому надеюсь, что ты расскажешь мне все коротко и ясно.

— Оставь в покое гувернантку Филиппа, — сказал Рауль.

Я уже была для него только «гувернантка Филиппа» — он даже не посмотрел на меня. Он находился словно на другом конце света.

— Она тут ни при чем, это простая случайность, — продолжал он. — Это все мой отец. Поэтому-то я и говорю, что сейчас не до условностей. Дело в том, что мой отец — твой брат — с помощью или, во всяком случае, с согласия своей жены несколько раз в течение последних недель пытался убить Филиппа.

Элоиза издала странный стонущий звук; Филипп повернул голову и поглядел на нее, крепче прижавшись к Ипполиту. Я сказала тихим жестким голосом, который показался мне чужим:

— Филиппу всего девять лет. Ему пришлось многое пережить, он очень устал и, наверное, голоден. Я прошу вас разрешить мне отвести его вниз, чтобы его накормили.

Они вздрогнули, словно заговорил один из покрытых чехлами стульев. Потом Ипполит сказал:

— Конечно, его следует отвести вниз. Но мне бы хотелось, чтобы вы остались с нами. Пожалуйста, позвони, Рауль.

Рауль окинул меня взглядом, в котором я не прочла ничего, кроме безразличия, и позвонил.

Мы молча ждали, наконец дверь отворилась. Это была не мадам Byату, которая стояла рядом, а пожилой лакей с приятным лицом.

— Гастон, — сказал Ипполит. — Не могли бы вы отвести мсье Филиппа вниз и дать ему что-нибудь поесть? Пусть мадам Byату или Жанна приготовят для него комнату... маленькую гостиную рядом со мной, я полагаю. Филипп, пойди с Гастоном. Он приглядит за тобой.

Филипп вскочил с дивана. Он улыбался. Седовласый Гастон улыбнулся в ответ.

— Пойдем, — сказал он и протянул мальчику руку. Филипп подбежал к нему, даже не оглянувшись.

Дверь за ними закрылась.

Ипполит снова повернулся к Раулю. Я чувствовала, что он с трудом сохраняет спокойное выражение лица и старается, чтобы не дрожали руки. Голос его немного вибрировал, но был таким же мягким и приятным, как раньше:

— Хорошо, Рауль, продолжай, — сказал он. — И я предупреждаю тебя, все факты должны быть подтверждены. Ты... Не забывай, он мой брат.

— И мой отец, — резко ответил Рауль. Неожиданным движением он стряхнул пепел с сигареты в холодное жерло камина. — Что касается фактов, то у меня их не так уж много, но я вам их представлю полностью. Я узнал обо всей этой истории... — он поднял на меня глаза: они были аспидно-серыми, — только сегодня утром. — На минуту Рауль замолчал. Потом снова заговорил: — Мне не нужно рассказывать вам о том, что известно и без меня, — начал он. — Если бы Филипп не родился, мой отец унаследовал бы имение Вальми, где прожил всю жизнь и которое любил, особенно со времени несчастного случая, больше всего на свете, был прямо одержим этой любовью. Пока его старший брат не женился, он был уверен, что в один прекрасный день Вальми будет принадлежать ему, и, не колеблясь, тратил на Вальми доходы со своего собственного имения — Бельвиня. С девятнадцати лет я вел для него дела Бельвиня и знаю, что в течение всего этого времени из него выкачивалось все, что могло бы поправить там дела. Мы с отцом часто спорили относительно... в конце концов, это и мое имение тоже, и я не был так уверен, как он, что его старший брат Этьен никогда не будет иметь наследника.