— Я позвоню тебе вечером, можно? Просто звонок… — с надеждой в голосе попросил он.

— Нет.

— Катя… — он поджал губы и снова сморщил лоб, замер.

Он обычно всегда так вытягивался, как натянутая тетива и кривил лицо, когда у него голова болела, словно из реальности выпадал на какое-то время. Но вспышка боли быстро прошла и он, взяв себя в руки, продолжил:

— Я люблю тебя… — он смотрел на меня слегка затуманенным взглядом. — Понимаю, что несколько опоздал с этими словами и очень перед тобой виноват. Но позволь мне иногда тебя видеть и принимать участие в вашей жизни. Я имею полное право дать вам с ребенком все самое лучшее… Я не прошу тебя впустить меня обратно в свою жизнь, но хотя бы просто дать мне шанс о вас заботиться...

Потрясенная всеми его словами, я смотрела в его бледное лицо, почувствовав, как к горлу ком подступил, и дышать стало в разы тяжелее. И вроде ничего плохого сейчас он не делал и не говорил, а мне больно стало. Даже еще сильнее, чем когда из квартиры своей выгонял. Обреченность эта в голосе и во взгляде меня ошеломили и я… просто взяла сумку и пакет, развернулась и медленно пошла прочь, думая про себя, что, если окликнет или пойдёт за мной, то точно не сдержусь и...

Ускорив шаг, я подошла к двери, достала ключ и на мгновение обернулась, всего лишь на секунду, хотела убедиться, что он стоял и смотрел мне вслед. А увидела, как мужчина хватался руками за машину и обессилено опускался на снег.

У меня все внутри сжалось от страха и я, побросав все пакеты и сумки прямо у двери, побежала к Лёше, который уже лежал на мокром асфальте с закрытыми глазами. Мне так страшно никогда ещё не было, даже в тот момент, когда увидела выделения и кровь на нижнем белье и услышала страшные прогнозы и предположения врачей, что беременность под угрозой.

Как так? Ты ведь обещал, что волнений больше не будет! Я склонилась над мужчиной, проверяя, билось ли его сердце. Дрожащими пальцами трогала его лицо, чувствуя, как подступает паника. Я сразу же позвонила Тимуру, его водителю, затем в скорую, а после попросила прохожих помочь мне поднять мужчину и уложить на разложенное сидение в машину. На его бледном лице подрагивали длинные черные ресницы, а я судорожно смотрела на часы на приборной панели и понимала, что мы напрасно теряем время.

— Тимур! — я снова набрала мужчину. — В какой клинике он наблюдается? — я вспомнила, как Лёша говорил мне, что периодически обследовался в клинике. Нет смысла ждать и везти его куда-то ещё, когда в той клинике или больнице наверняка была вся история его болезни.

— Скинь мне адрес в сообщении! Я сейчас очень взволнована, чтобы усвоить какую-то информацию на слух. Я сама его отвезу в клинику. И сам подъезжай туда.

Да, я сто лет не водила машину. Но на кону стояла, возможно, жизнь мужчины, жизнь отца моего ребёнка. Жизнь человека, которого я безумно любила, несмотря ни на что. Я в самолет пилотом сяду, если потребуется спасти его жизнь. Благо дорогие машины, в основном, были на автоматической коробке передач, которой я ещё не разучилась управлять. Пристегнув Лёшу ремнем безопасности, я покидала свои вещи обратно на заднее сидение и села на водительское кресло. Кое-как развернулась, не обращая внимания на предупреждающие сигналы парктроника, и помчалась в клинику. Она находилась в двадцати минутах езды от моего дома. Двадцати ужасных минут. Что с ним могло случиться? Неужели это отголоски травмы или пережитые волнения? Ведь он тоже переживал — вон как осунулся и похудел, черные круги под глазами и белый как мел.

Я словно находилась в состоянии аффекта, вела машину, не чувствуя страха столкнуться с другой машиной или снова попасть в аварию, потому что совсем другими мыслями была занята моя голова. Подъезжая к клинике, мне позвонил Тимур и сообщил, что уже на месте и ждёт нас.

Я мельком поглядывала на Лёшу и не могла поверить, что он такой беспринципный и влиятельный, порою жёсткий и непрошибаемый, сейчас был так уязвим и слаб. Мое сердце щемило от всех этих чувств. И я, как и прежде, хотела вобрать в себя хотя бы часть его боли, несмотря на то что он сам немало мне ее причинил. Он, может быть, поэтому был так напряжён и собран всю дорогу, молчалив, что терпел боль? А что, если бы он потерял сознание за рулём? Ведь я бы даже не узнала об аварии, потому что... Потому что дура! Потому что такие чувства и такая всепоглощающая любовь случалась раз на миллион. И какой теперь смысл искать правого и виноватого?

Я передала Лёшу врачам и Тимуру, а сама села в коридоре на диване, сжимая свои кулаки до побеления костяшек, и ожидала теперь уже другого врача. Два вердикта за день... Не хотелось бы мне возвращаться в стены больницы. Но я была полна решимости и сил выносить этого ребёнка, а любые мысли материальны. И я верила в их чудесную силу. И с моим ребёнком, и с Лёшей — с ними все будет хорошо!

— Катя, давайте, я вас отвезу домой? Если что-то станет известно, вам позвонят. Я оставил ваш контактный телефон, — Тимур показался в коридоре.

— Тимур, — я подняла свое лицо к его уставшим глазам. — Скажи, с ним такое уже бывало?

Мне очень хотелось остаться, но я чувствовала, что мне нужен самой отдых и передышка, иначе мне выделят соседнюю палату. А если это будет так, то тогда, кто за кем будет ухаживать?

— Да, разве он не рассказывал? Идемте, — он кивнул в сторону выхода. — Это Игошин. Он… — у меня ноги подкосились, и я схватилась за рукав Тимура, боясь потерять равновесие и упасть.

— Что? — просипела я, смотря на него изумленными глазами.

— Так, присядьте. В вашем положении волноваться противопоказано, — Тимур усадил меня обратно на кожаный диван и с беспокойством заглянул в глаза. — Алексей Сергеевич, когда придет в себя, он же с меня три шкуры спустит, если узнает, что с вами что-то случилось, пока я был рядом. Я позову врача, вы белая, как мел.

— Нет, постой! — я схватила Тимура за руку. — Все в порядке. Я просто… это все неожиданно. Со мной все в порядке… — повторила я, смотря перед собой невидящим взглядом, пытаясь уложить эту информацию в сознании.

На ватных ногах я покинула стены клиники, чувствуя себя выпотрошенной куклой. Но перед тем как уйти я настояла на разговоре с врачом Алекса. Я хотела услышать прогнозы и его предположения. И пока по мне было не заметно, что я в положении, то вполне могла рассчитывать на честные ответы, чтобы правду не преуменьшали, а говорили все как есть.

Лёша не приходил в себя уже несколько дней, и волнение внутри меня нарастало все больше и больше. Врачи ничего не обещали и лишь разводили руками, мол, спит, когда проснётся, неизвестно. Да, виной тому та самая детская травма головы. А я приходила к нему каждый день и молила о чуде. Ведь под Новый Год случаются чудеса?

Пару раз его навещал Игошин. Но мы с ним не пересекались. Оно и к лучшему. Я пока с трудом усваивала всю эту информацию и не хотела никаких новых встреч, разговоров и волнений. И чем больше обо всем размышляла, вспоминала все наши разговоры с Лешей, тем отчетливее понимала, что давно уже простила его. Лишь бы он пришёл в себя, и с ним все было в порядке. И жаль, не в моей власти было что-то изменить или исправить в нашем прошлом, но я за эти дни поняла одну очень важную вещь, что каждый получил за свои ошибки сполна, и нам всем троим стоило с учетом этих переоценок начать все с чистого листа. И раз между мужчинами больше не осталось недоговоренностей, и они наконец-то обрели друг друга, моё дело маленькое: простить и дать нам с Лешей ещё один шанс. Ради своих сильных и трепетных чувств к мужчине, ради нашего ребёнка. Он совершил тот поступок, потому что знал, по каким бить местам, на что нажимать и как меня уколоть, чтобы я ощутила сильную боль. Я и сама принесла ему ее немало. И лишь бы он выкарабкался и жил. Станислав Борисович, главный врач клиники, связался с одной из германских клиник, где как раз специализировались на таких вот травмах головы, но после консилиума врачей было решено не рисковать и оставить Лёшу в России, потому как его состояние могло ухудшиться, а сам он впасть в кому.