поразившего Россию в начале XX века, одной из его существенных составляющих стали межэтнические конфронтации. Накопившиеся проблемы социально-экономического, политического порядка нередко являлись той почвой, которая порождала напряжение среди местного населения на окраинах, выплёскивавшееся в разного рода протесты, всё более принимавшие характер межэтнических конфликтов[1082].

Мусульманское население Северного Кавказа пользовалось шариатом, однако со временем это стало противоречить стремлению государства к унификации законодательства, характерной для XIX столетия. В это время была проведена грандиозная работа по систематизации российского законодательства, которая, по сути, официально закрепила статус мусульманства и компетенцию его права. Уже в начале XIX века российское правительство, признав легитимность адатского и мусульманского права, включило отдельные комплексы его норм в состав законодательства. Однако российское право сохранило важное преимущество — нормы адата и шариата не применялись, если противоречили имперскому юридическому стандарту. Для мусульман Северного Кавказа сохранение своего права было проявлением государственного благоприятствования и протекционизма. Мусульманское право, безусловно, являясь правом российских подданных, сохраняло эндогенные свойства. Мусульманское право народов Северного Кавказа занимало специальное место в правовой системе российского православного государства. Соприкосновение двух систем повлекло, с одной стороны, коррекцию мусульманского процессуального права, а с другой — не подверглись деформации такие отрасли права как брачно-семейные, наследственные[1083]. В эпоху контрреформ 80–90-х гг. ХІХ в. консервативные тенденции в развитии местной судебной системы были усилены серьёзными изменениями в статьях судебных уставов. Тем не менее, несмотря на все трудности, сопутствовавшие развитию региональной судебной системы, анализ статистических данных о деятельности новых судебных органов даёт нам основание утверждать не только о целесообразности существовавших судебных учреждений, но и об эффективности их борьбы с региональной преступностью[1084].

Глава IV

Политическое регулирование в чечне на фоне антиправительственных выступлений 60–70 гг. XIX века

1. Восстание 1877 г.

Причины многих межэтнических конфликтов своими корнями уходят в далёкое прошлое. Не будучи разрешёнными или будучи решёнными не до конца в момент своего возникновения, национальные проблемы, усугубляясь, развиваясь по принципу «снежного кома», постоянно актуализируют национальный вопрос.

Проявление исторической несправедливости оставляют глубокий след в сознании и незаживающую рану в памяти народа[1085]. В различного рода «Прокламациях», обращённых к кавказским народам, царские военачальники обычно обещали свободную и вольную жизнь под скипетром «августейшего российского монарха», одновременно угрожали жестокими наказаниями за всякое ослушание и набеги на русские укрепления, сёла и станицы. Однако данные «Прокламации» на деле не осуществлялись и горцы оказывались обманутыми в своих ожиданиях, а наказывались они сполна, даже за малейшие нарушения[1086]. Насильственные, волевые формы решения национально-территориальных вопросов, усугублённые политикой двойных стандартов — когда, например, одних выселяют, а других заселяют — порождают череду несправедливостей, развивая чувства национального притеснения, формируя комплекс национальной ущемлённости. Особенно остро это ощущают те, кто неоднократно пострадал со времён Кавказской войны, неся на себе тяжёлую печать исторической несправедливости.

Исторические несправедливости «держат» народы в постоянном напряжении, играют не последнюю роль в усилении этноконфликтности. Большую опасность представляют их «невидимые» следствия, выражающиеся в глубинном изменении национального самосознания, чутко и остро реагирующего на малейшие изменения национального статуса. Накопившиеся обиды требуют выхода и находят его, проявляясь по-разному[1087]. Всем известно стремление горцев к свободе и независимости. «Страна сия всегда была убежищем многочисленных, смелых и дерзких народов с различными племенами и наречиями», — отмечал Данилевский, русский публицист и естествоиспытатель[1088].

Российская империя находилась на стадии формирования культурного единства народов и наций, входивших в её состав. Ряд из них были включены в состав империи вопреки их желанию. Поэтому в сознании этих народов отсутствовало чувство единства с Россией и они были готовы вести борьбу за национальное освобождение и сохранение самобытности. Поскольку в этот период сохранялась глубокая связь между национальным и религиозным, религия сохраняла роль носителя базовых ценностей и самосознания народов империи. Борьба за национальное освобождение шла под религиозным знаменем. Осмысление религиозного фактора исторического процесса актуально для оптимизации многих сторон общественной жизни и практики государственного и военного строительства, поскольку религия является неотъемлемым компонентом человеческой истории, зачастую определявшим ход общественного развития[1089]. В условиях межэтнической, политической, социальной, экономической, религиозной «конкуренции» степень этнотолерантности значительно снижается: если в местах компактного проживания славян проявляется нетерпимость по отношению к представителям неславянских народов, то в национальных регионах, соответственно, наоборот. Таким образом, эскалация межэтнической напряжённости происходит практически повсеместно и ведёт к появлению и распространению национальных и религиозных движений. Возникнув на волне защиты национально-культурных интересов, они постепенно политизируются, становятся средством и орудием достижения политических целей. Прочность позиций национальных движений основывалась на апеллировании, во-первых, к высоким национальным чувствам, во-вторых, на эксплуатации чувства национальной ущемлённости и чувства привязанности к исторической «малой» территории, потерянной как в ходе, так и после Кавказской войны[1090].

Не прошло и двух лет после пленения Шамиля, как в Чечне вспыхнуло восстание под руководством Байсангура Беноевского, одного из наибов Шамиля. В годы Кавказской войны он руководил одной из провинций имамата[1091]. Эпицентром восстания стало одно из крупнейших горных обществ Чечни — беноевское. Повод к восстанию дала администрация Терской области, начав с осени 1859 года переселение беноевцев. Что именно заставило терские власти прибегнуть к этой явно репрессивной мере, не известно, но в мае 1860 года первые полсотни беноевских семей, переселённых в аул Даттых, самовольно вернулись в Беной. В течении месяца вернувшиеся крестьяне через посредников просили разрешения остаться на своих землях, а власти, в свою очередь, требовали немедленно оставить Беной. В первых числах июня против восставших были посланы войска и местная милиция. Беноевцы, разбившись на мелкие группы, ответили нападениями на воинские команды в разных местах Веденского округа[1092].

Андрей Михайлович Фадеев, много лет про служивший на Кавказе отмечал, что большинство восстаний в Чечне вспыхивали в результате беспорядочных и безрассудных действий местного руководства[1093]. По свидетельству наместника на Кавказе Н.Н. Муравьёва-Карского, во всех набегах на военные укрепления участвовали преимущественно «удальцы» с плоскостной части Чечни. Это объяснимо, ведь горным чеченцам в этом случае пришлось бы проделать огромный путь по пересечённой местности в условиях почти полного отсутствия дорог, по районам, наводнённым русскими войсками. Таким образом участие беноевцев в военных набегах на равнинные гарнизоны было практически исключено[1094].

Первым начальником Терской области был генерал — адъютант Н.И. Евдокимов (1856–1861). В период его правления политическая обстановка в области резко осложнилась, что в определённой степени являлось результатом его консервативно — реакционных взглядов на умиротворение горцев только путём применения жёстких мер, репрессий и военных экспедиций