и рощи вокруг Арки-Варежа собирать целеные травы. В эту пору травы в наибольшей силе, и нужно набрать на потребности всей семьи с запасом, все вычистить и высушить. Алдыви показывала нужные места, куда еще девочкой ходила вместе с Кастан, Илетай и ее сестрами. Обратно они возвращались к полудню и несли на спинах огромные охапки трав, увязанные в куски полотна, а потом разбирали их на столе возле летней печи, связывали в пучки и вешали сушиться в тени под навесом, где их продувал ветер и не давал гнить. Как всегда в эту пору, кончики пальцев у Арнэйд стали желтыми и источали горьковато-пряный запах пижмы, но даже пижма возле Арки-Варежа казалась какой-то не такой, как возле Силверволла.

Арки-Вареж не зря получил свое имя, означающее «высокий город». Это, можно сказать, мерянский Асград, думала Арнэйд – Силверволл не мог с ним равняться величиной и мощью укреплений. Арки-Вареж располагался на холме, на самом высоком месте всей обозримой округи, и лежал в петле реки Гды. Старинные высокие валы опоясывали длинное укрепление, внутренними валами разделенное на три части. Средняя часть была выше двух боковых, в этом же месте Гда наиболее близко подступала к селению и имела самые крутые берега. От своего двора Арнэйд видела справа и слева чужие крыши. Особенно приятно ей было смотреть туда, где за валом находился Руш-конд – Русский двор, погост сборщиков дани. Еще каких-то полгода, повторяла она себе, и туда опять придет дружина из Хольмгарда. И с нею будет Свенельд. Тогда она выйдет встречать его с ковшом пива, как раньше делала Кастан. Они оба уже совсем другие, не как четыре с половиной года назад, когда однажды столкнулись в сенях гостевого дома в Силверволле, но все же, глядя в его глаза цвета чуть запыленного желудя, она почувствует себя почти прежней. Прежней девушкой, смотрящей в будущее с надеждами, пусть неясными, но бодрящими и придающими сил. Так хотелось вернуть это чувство веры в будущее, хотя бы на те несколько дней, что он здесь проведет.

Домочадцев Арнэйд почти не видела: утром по росе она с двумя девушками уходила в рощи, остальные – в луга; днем она хлопотала по дому, а мужа, пасынков, невесток и прочих видела только вечером, за ужином. Оставались при ней и двое малых детей – «внучатые пасынки», как Арнэйд называла их про себя. К счастью, они уже были отняты от груди, и Арнэйд кормила их коровьим молоком, мягким сыром и размоченным хлебом. Дело ей было знакомое: начиная с двенадцатилетнего возраста она так же выкармливала всех детей Ошалче. Когда же после длинных летних дней наконец приходили комариные сумерки, все так уставали, что ели и тут же расходились по своим спальным местам. Даже муж мало разговаривал с Арнэйд; только спрашивал: «Все хорошо?». «Йора кызыт, – не задумываясь, отвечала она. – Теперь хорошо». Можно сказать, что они «ладят», то есть им пока не встречалось поводов для ссор; однако проводя ночи возле мужа на хозяйской лежанке, Арнэйд вспоминала, как спала на полатях с братьями, и ощущала особенную тоску по Арнору, по его родному запаху. Не верилось, что муж хоть когда-нибудь станет ей так же близок и дорог, как брат. Они были уж слишком разными во всем, объединяло их только стремление к миру в Мерямаа, ради чего оба и решились на этот брак. А помня, насколько стар ее муж, Арнэйд тайком сомневалась, проживет ли он настолько долго, чтобы они успели по-настоящему стать единым целым.

Привыкнув болтать со Снефрид обо всем на свете, Арнэйд скучала по ней, но не бралась даже загадывать, когда они теперь смогут увидеться. Между ними два дня пути, а женщины не разъезжают по гостям. Может быть, если у одной из них родится ребенок, это будет достойным поводом пуститься в дорогу. Но вот что странно: о ребенке Снефрид Арнэйд думала с наслаждением, воображая еще одного маленького Арнора и мечтая поскорее взять его на руки, а при мысли о собственном ее охватывал испуг. Она никак не могла привыкнуть смотреть на Тойсара как на мужчину и как на мужа – вдвое ее старше, такого же, как она, роста, он казался ей кем-то вроде приемного отца. Но она вышла замуж не для того, чтобы быть счастливой, как Снефрид с Арнором, напоминала себе Арнэйд. Она решилась на это, чтобы сохранить мир и упрочить связи между русью и мерей, между Силверволлом и Арки-Варежем. Это ей удалось, а значит, цель ее достигнута.

Неужели у нее когда-нибудь появится ребенок от Тойсара? Что она будет с ним делать? Арнэйд вообразила очень маленького Тойсара, с таким же переломанным носом и рыжеватой бородой, только ростом с локоть – засмеялась, но тут же будто железная спица пронзила грудь, и перехватило дыхание от боли.

Все здесь совершенно так же, как дома. Но Арнэйд не оставляло чувство, что она живет где-то на дне очень-очень глубокой воды.

* * *

Даг и его близкие ждали вестей с юга, от Арнэйд, но вести пришли совсем с другой стороны и от других людей. Прошел месяц с тех пор, как Арнэйд покинула дом, приближалась пора жатвы, когда однажды под багряным пологом тихого летнего заката в Силверволл явился рыжий Логи с пятью хирдманами. Обнаружив его у себя во дворе, Даг изумленно заморгал: он знал Логи, Свенельдова оружничего, в лицо, но так привык видеть его зимой, что посреди лета тот казался каким-то мороком. Логи приплыл на лодке с пятью гребцами, с севера по Мерянской реке, чтобы предупредить о скором появлении куда более крупных сил.

– Сюда идет Эйрик, брат госпожи Сванхейд, с войском из трех сотен копий, и с ним Свенельд – с двумя сотнями, – объявил Логи. – Они будут здесь через день-два. Подбери место, где им встать ненадолго. Потом они двинутся на Арки-Вареж и дальше на юг.

– Но для чего?

Даг и все его домочадцы стояли вокруг Логи, а тот еще держал в руках ковш пива, поднесенный ему ради встречи. Однако новости были столь поразительными, что даже Ошалче забыла о продолжении обряда.

Получив краткое описание целей похода, Даг назавтра ранним утром послал к Гудбранду и Снэколю, и еще до полудня в гостевом доме Силверволла было битком набито народу и стоял непрерывный крик. Миролюбивый Даг хмурился: даже в лучшем случае вести означали, что в сердце Мерямаа обоснуется знатный вождь с большой дружиной и будет все переустраивать по своему вкусу. Принесение жертв, устройство пиров в священные дни, суд, торговля, военная сила, принятие законов – все перейдет в его руки. Для людей, чьи предки жили здесь поколениями и привыкли к собственным порядкам, это было равнозначно Затмению Богов, утрате и воли, и доходов, и почета. И кто должен был все это у них отнять? Какой-то родовитый бродяга, от которого родичи придумали избавиться, отправив за море!

– Видно, это какой-нибудь убийца, которого изгнали с родины! – возмущался Торд из Ульвхейма.

– И люди его не лучше! Это небось все викинги!

– Я о нем слышал, – отвечал Торфинн. – Он родной внук Бьёрна конунга, но тот не признает его, не дает ему никаких владений, и он долго воевал с родичами…

– Да он всех нас тут поубивает и ограбит! Мы живем далеко от моря, казалось бы, можно грабежей не бояться – так вы посмотрите, наш собственный конунг, которому мы платим дань, натравил на нас войско викингов! Мы для этого ему платим дань? Чтобы нас убивали и грабили у себя же дома?

– Олав мог бы посоветоваться с нами, прежде чем присылать целое войско! – с досадой сказал Даг. – Мы примирились с Арки-Варежем…

– И этот мир недешево нам обошелся! – вставил Арнор.

– А теперь явится этот «морской конунг», и о мире в Мерямаа можно будет забыть!

– Мы не станем этого терпеть! – сильнее всех возмущался Гудбранд. – Этот ёлс из Свеаланда захватит здесь всю власть! Мы все будем вынуждены ему подчиняться и вылизывать его миски! Сто лет мы жили своим укладом, сами управляли собой и хранили мир с мерей, на кой ёлс он нам здесь сдался! Кто он такой! Он обоснуется здесь, нам придется вдвое увеличить дань, чтобы содержать его с его викингами! Они привыкли жить грабежом, и здесь ни одного целого двора не останется!

– Но что мы можем сделать? – отвечал ему Снэколь.

– Встретить его как следует и отправить обратно за море!

– Чем отправить? Заклинаниями?

– Мы мужчины, и у нас есть оружие!

– Ты собираешься воевать с людьми Олава? Мы с Бьюрланда, если и захотим, сможем собрать не больше сотни! А там их пять!

– Это мы сможем сотню, – не сдавался Гудбранд. –