Открылись двери, и тот, кого ждал Борис, был объявлен сотником царской стражи:

– Воевода Алатырский и Санчурский, князь Григорий Засекин!

– Проси, – с царского трона, из глубины приемной залы отозвался Годунов.

Гость вошел – в изумрудном кафтане, при сабле и кинжале, в шапке с атласным отворотом. Был он крепким и высоким, широкоплечим, с окладистой бородой, зрелых лет. По лицу и выправке видно – воин. Чистой воды!

– Здравствуй, князь, – сказал Годунов. – Подойди.

Засекин приблизился, поклонился:

– Доброго здравия, пресветлый боярин Годунов.

Пять дней в сопровождении близких воинов, оставив городок Санчурск, скакал он в Москву по вызову самого царя – с бумагой за подписью самодержца, – а на троне увидел вовсе не кроткого Федора Иоанновича, а его властного шурина Бориса Годунова. Подтвердились слухи, что самовольно удалился от дел молодой царь, оставив трон Годунову, бывшему опричнику Грозного.

– Неужто не рад ты, князь, увидеть меня на этом почетном месте? – усмехнулся в тяжелую рыжеватую бороду Годунов. – На священном месте… А?

– Что ты, пресветлый боярин, очень рад. Разве что не ожидал этого…

Годунов кивнул снисходительно:

– Редко бываешь в Москве, князь.

– Так редко бываю, потому что делами государевыми занят, – ответил Засекин.

– За дела твои спасибо, справляешь ты их на славу. Но причина, думаю, иная, – рассмеялся Годунов. – Не любишь ты Москвы, вот в чем дело! Не любишь двора царского…

Много ходило слухов про Годунова. Будто это он руками своими крепкими душил царя Иоанна, пока Бельский за ноги держал беспомощного самодержца. И все потому, что желал царь развести сына с бесплодной Ириной, сестрой Годунова, и дать Федору в жены принцессу иноземную, чтобы род Рюриков продолжил. Да теперь об этом на Судном дне только и узнаешь!

– Как же мне ее не любить?! – попытался возразить Засекин. – Москва – всем городам мать.

– Кому мать, а кому и мачеха. Ты с ливонцами бился, пока мы на Новгород ходили, верно?

– Верно, – сухо согласился Засекин.

– То-то и оно. Я тебя давно знаю, Григорий Осипович. А вот Степку Василевского, друга твоего бывшего, опричника царского, знал куда лучше. Он-то в Новгороде побывал. Так лютовал по царскому указу – тебе и не снилось!

– Верю, – сдержанно ответил князь.

– Крут был, да голову сложил в кремлевских подвалах. Малюта Скуратов, тестюшка мой покойный, гореть ему в аду синим пламенем, саблей голову Степки положил на камень тюремный. Но не вопил он, как Басмановы, не плакал перед смертью. Злым был, но крепким. Да и время такое было. – Годунов потрепал густую бороду рукой; дорогие перстни так и переливались на пальцах в мутном дневном свете, падавшем в окна Кремля. – Все были злыми, и я был злым, – с горечью добавил он. – Каюсь. Еще слышал я от Степки, дружок у вас был, горячий молодец, что супротив царя и его друзей закадычных пошел, в кусок мяса его превратили да в канаву собакам на потеху бросили. Верно?

– И такое могло быть, – нахмурился Григорий.

– Да и с бабами вашими тоже худое вышло. Одна сама померла, другую удавили. А ты вот жив и здоров на радость всем нам. Потому что знал: лучше с ливонцами али с крымцами биться на окраинах, чем пред взором царя-мучителя ходить. Просился в самую даль, только бы подальше от престола. Угадал? Только, думаю, молод ты был, чтобы понять это самому. Явился ведь советник, а? Да кто? – пытливо взглянул на князя Годунов. – Ох, сдается мне, был то родич твой по князьям Ярославским – Андрей Курбский, предатель земли русской. Говорят, умен был и хитер! Или благодетели твои Адашевы – перед тем как на плахе голову сложить? Откроешь мне тайну сию, князь?

По лицу Засекина прошла холодная тень.

– Я к ратному делу привык, пресветлый боярин, а не о полы царского кафтана тереться. Такой уж я человек и другим не буду. И быть не хочу.

– Верно – будь таким, каков есть. Таким ты нам и нужен, князь Засекин. И роду ты знатного, и отвагой наделен, и люди за тобой идут. Так вот, Алатырь и Санчурск – только начало. Воевода Злобин, которого ты знаешь, на юго-запад отбыл: ближе к Дону, крепости ставить – Курск, Ливны, Воронеж. А ты на юго-восток пойдешь – на Волгу. Грамота уже мною составлена от Разрядного приказа и государем нашим пресветлым Федором Иоанновичем подписана. В заволжское Дикое поле поедешь. Там сейчас две ногайских орды правят – Адыгея и Уруса: все землю делят да поделить не могут. Мы за это и возьмемся – царство Московское милостью Божьей. Время наше пришло. Тем более что еще отец мурзы Адыгея звал нас на Волгу – теснили его свои же единоплеменники. Да и сам Адыгей с Москвой дружить не против. А вот Урус люто нас ненавидит! На этой их «любви» ты и сыграешь. Начнешь с крепости Самары: мне донесли, что место это так для оплота московского и просится. Был там когда-то, в давние времена, то ли булгарский, то ли русский городок, да сгинул. Потом к Сары-Тау пойдешь, коли басурманы пустят, а чуть позже – и к Сары-Тину, что еще сложнее. Дай Бог, эти псы будут еще пуще прежнего грызться и жечь улусы друг друга… Сколько тебе сейчас лет, князь?

– Сорок пять будет, пресветлый боярин.

Годунов, довольный, кивнул:

– Тебе еще строить и строить крепости во благо земли русской. Ты еще и на Кавказ успеешь, у нас и там дела будут. А пока возьми у московского воеводы Бельского сто конных стрельцов и поезжай с ними в Нижний Новгород. А оттуда плыви в Казань. Там сейчас большой гарнизон стоит – после волнений-то. Татар прижали наши московиты, теперь бездельничают. Будет им. Наберешь еще триста, а то и пятьсот стрельцов, казаков подтянешь, ты ладишь с ними, знаю это, и по Волге – вниз. – Борис Годунов вытащил колокольчик из складок кафтана, коротко, но яростно позвонил. – Алексей!!

Двери в темном углу приоткрылись, и в залу торопливо вошел молодой подьячий в богато расшитой рубахе и сафьяновых сапогах. Вырос перед регентом, низко поклонился. Юный секретарь бережно держал в руках свитки с яркими лентами и сургучными печатями.

– Отдай князю грамоты, – приказал Годунов.

Темноволосый подьячий с поклоном протянул свитки Засекину.

– Тут необходимые документы, Григорий Осипович. Государева печать многого стоит! Полномочия твои велики, а к ним и помощь понадобится немалая. К воеводе Нижнего Новгорода, чтобы суда тебе дал самые надежные, а главное – к воеводе казанскому, чтобы окружил отеческой заботой. И главная грамота, что будешь по велению царя Москвы ставить новые города на Волге. И никто тебе не указ, кроме самого батюшки нашего да Господа Бога. И меня конечно же, – улыбнулся Борис Годунов. – Слышишь, князь? Эта грамота для тебя отныне почище твоего титула должна быть! На работный люд не скупись – собирай по всей казанской округе. Я за тобой лучших строителей пошлю. Пока на Волге осмотришься, и они подтянутся. Буду следить за делами твоими, князь, так, как раньше ни за кем не следил. Ступай с Богом.