– С превеликой радостью, Григорий Осипович, – живо откликнулся тот. – О вас доходили до меня слухи. Герой Ливонский войны, так ведь?

– Ну уж, так уж и герой! – усмехнулся Засекин.

– Как крепость Карела стояла супротив шведов – всем известно! И это не лесть вам, – честно признался воевода Туров. – Санчурск поставили, охранили Русь от черемисов, тоже слава и почет!

– Коли так, спасибо на добром слове.

Говорили они размеренно, неторопливо, всё дальше отходя от своих. Ветер надувал с заволжских степей, легонько разносил полы тяжелых шуб. Шумели желтеющие леса, обступившие город.

– А как давно в Казани, Иван Афанасьевич?

– Давно, – усмехнулся Туров. – И все-то милостью Божьей. Знаю тут каждый уголок, каждую физиономию, будь она белолица и ясноглаза али темна и раскоса.

Воевода рассмеялся.

– Что ж, лучшего советчика мне в деле царевом, нашем деле, – князь сделал ударение на последних словах, – и не найти.

– А тогда пожалуем ко мне, – радушно предложил Туров и обернулся на кремль. – Я вас кабанчиком попотчую, медвежатинкой, перепелами, осетринкой. Короче, чем Бог послал. Медовухой, винами и кумысом.

– Будет кстати, – улыбнулся Засекин. – Я проголодался. Да и мои молодцы тоже. Торопились, а потому все больше рыбкой копченой закусывали да сухарями новгородскими. А чтоб голова ясная была, простой водицей те яства и запивали.

Они повернули назад. Там, на фоне хмурого леса, сгрудились стрельцы; высматривали зорким глазом двух воевод казаки, толпились местные, прислуга княжеская. Все ждали.

Князь запахнул шубу.

– Заодно сравню черемисовский кумыс с казанским, – кивнул Засекин. – А я, Иван Афанасьевич, знаток и большой любитель этого напитка!

К ночи в трапезной воеводы Турова при свечах и масляных лампадах беседовали два повидавших вида солдата с глазу на глаз. Они быстро сошлись, эти служилые люди. Прислуживали господам их ординарцы, молодые дворяне: Захар, человек казанского воеводы, и Мишка, оруженосец Засекина. Сами перехватывали блюда, что поспешно несли из кухни повара, и ставили на длинный стол, укрытый расшитой восточной скатертью, осетрину на длинном серебряном блюде, дичь, икру в вазах, нарезанного ломтями, но сохранившего форму зарумяненного поросенка; наливали хозяевам вина или меду и тут же удалялись.

– Вы давеча спросили меня, Григорий Осипович, давно ли я в Казани…

– Точно так, Иван Афанасьевич.

Усмехнулся Туров, утирая полотенцем жирный после поросенка рот, бороду и усы.

– Я ведь Казань брал еще новиком, семнадцати лет отроду, с пресветлым князем Андреем Михайловичем Курбским! Так и остался тут. Сотник, капитан дворянской конницы. А прежний воевода, уже старик, меня добрым словом помянул еще при Иоанне Васильевиче, вот и назначен был на должность. Все тут мое родное. – Воевода Туров поднял кубок: – Выпьем за царя-батюшку Федора Иоанновича, дай-то Бог ему здравствовать и царствовать долго и счастливо!

– Дай Бог ему здоровья! – поддержал тост Засекин. – За царя-батюшку Федора Иоанновича!

Они выпили до дна.

– А коли все тут вам знакомо, – поставив кубок, проговорил Засекин, – так скажите мне, любезный хозяин, кто среди ваших людей Волгу знает лучше других и то Самарское урочище, о котором я в Кремле слышал. Там, где река Самара с Волгой пересекаются. Сыщется такой человек?

Туров улыбнулся в бороду, утвердительно кивнул:

– Есть у меня казачий атаман, Богдан Барбоша. Ох, матерая зверюга! – воевода, разомлевший от ужина и доброго вина, откинулся на резную спинку кресла. – Всю Волгу обкатал от верховьев, от Ярославля, до самого Каспия. Мимо ногайцев, ордынцев. Никого не боялся и не боится. И ниже ходил: в самом Каспии хивинцев грабил и топил. У него своя ватага – любым ушкуйникам нос утрут. Сотни три бойцов за день собрать сумеет!

– Ого! Да это серьезный военный отряд!

– Еще бы! И откуда зовет их – одному Богу известно. Каждый – добрый стрелок. Хочешь из лука, хочешь – из пищали. Саблями владеют не хуже ногайцев. Пушки даже имеют. А что вы хотите, светлый князь, все они – казачий корень.

– Я с казаками еще против ливонцев и крымцев воевал, – сказал Засекин. – И позже сводила жизнь. Знаю это племя. Договоримся.

– Те казаки – государевы уже казаки. Прирученные. Эти – другие. С Волжского дикого поля. А потому и сами таковы. Выросли кто тут, на Волге – от нашей Казанки до Самары и ниже, кто на Яике, а кто и на Дону. Многие ни отцов, ни матерей не знают. Бежит ведь сюда сброд со всей Руси. Да и плодятся точно звери. Ногайцы в полях хозяева, эти – на реке. Так и живут в своих стругах. А потом налетят на какой улус – всех вырежут, кроме баб. Девок косоглазых они для утех берегут. Видел я однажды улус после их налета: труп на трупе, только детишки одни зареванные и бегают. А когда и детишек в плен берут – потом продают. – Воевода налил вина себе и князю, залпом осушил свой кубок. – Волчатами росли – волками выросли. Страшное племя. У Богдана Барбоши в этом урочище, что на Самаре, лежбище есть. Я-то знаю – по чину положено. Так что завтра я вас с ним и сведу. Он сейчас здесь, в Казани, обретается. Тут у него любовь – девка синеглазая. Он ей парчу и шелк с Каспия везет, золотишко. Расплачиваются за его страсть персидские купцы – головой и кошельком. Барбоша еще с Ермаком в Сибирь ходил, с друзьями его – Матвеем Бортником и Матюшей Мещеряком. Только не понравился ему тот край.

– Отчего же?

– Волга, говорит, родная сторона – ни на что не поменяю. А каких ханов бить – сибирских ли али мурз ногайских, всё одно. Так и говорит.

– Выходит, он чистый воды висельник?

– Верно, Григорий Осипович, чистый воды. Да только когда татары год назад бунтовать стали и на кремль пошли, он вместе с моими стрельцами плечом к плечу встал и бился, пока московские стрельцы не подоспели. Мне бы без него не удержаться. А ведь мог бы бабу свою взять, развернуться да в Дикое поле уйти.

Допил свой кубок и гость.

– Да-а, – протянул он. – Вот и пойми такого – что ему Господь Бог в сердце вложил? – Вздохнул устало: – Не пора ли почивать нам, Иван Афанасьевич? Разобрал меня твой ужин, вино потешило. Благодарствую. А теперь спать буду, не обидишься?

Туров рассмеялся:

– Удивляюсь сижу, как ты раньше не свалился, светлый князь. Ничего, перины для тебя уже уложены, одеяла постелены, подушки взбиты. Печь натоплена. Сейчас мой Захарушка доставит тебя ровнехонько до постели. Так будешь почивать в Казани у воеводы Турова, как нигде не почивал! По кубку последнему выпьем и – с Богом!..

4

Утром, напившись кумысу, до которого вечером рука так и не дотянулась и который теперь пришелся кстати, Засекин объявил военный совет. Собрались в военных палатах воеводы Турова, где годом раньше решали, как отбиваться от взбунтовавшихся татар казанских. Пищали, бердыши да сабли украшали тут каменные стены. А полы были плотно устланы персидскими коврами на восточный манер.