Он не улыбался, и Эдис поняла, что чересчур энергично постаралась проникнуть в его жизнь. Гораздо дальше того места, куда он собирался допустить ее сам. Она хотела знать о нем как бы больше положенного.

Эдис думала, что он сам все должен понять — как она себя чувствует, насколько неопытна и бескорыстна.

— Не нужно со мной так разговаривать, — сказала она ему. — Я не нимфоманка, а ты — не мой джиголо.

Он согласился с ней.

— Да, мы совсем не те люди. А кто же мы?

Эдис вздохнула.

— Мы — двое людей, которых влечет друг к другу. Мы достаточно взрослые и отбросили прочь чепуху с ухаживанием. Мы достаточно умны, чтобы понимать, что деньги кое-что значат, даже если здесь замешаны и сердечные дела. Слава Богу, у меня есть деньги.

— Сердечные дела.

Он как-то вяло произнес эти слова. Ей показалось, что они с глухим стуком упали на пол, как кусочки свинца.

Эдис с ужасом почувствовала, как ее глаза стали влажными.

— Да, это касается сердца, по крайней мере, моего сердца.

Он искоса взглянул на нее, потом внимательно осмотрел свои туфли.

— А как насчет твоего? — спросила его Эдис.

Он пожал плечами.

— В течение нескольких лет оно не дает о себе знать. Единственное, что оно сообщило мне недавно, — все слишком прекрасно, чтобы могло продолжаться долго. А ты не слышала ничего подобного от своего сердца?

— Нет-нет.

Эдис старалась, чтобы ее голос не дрожал. Чувства переполняли ее.

— Боже мой, если ты думаешь, что…

Она с трудом остановилась и подождала, пока не оказалась в состоянии контролировать свой голос. Наконец она снова заговорила, но уже медленно и спокойно.

— Это не то чтобы мы как бы поженились. Просто двое делают то, что им приятно, и не больше того. Почему же у нас должно вскоре кончиться?

— Если бы было так, как ты сказала, я бы согласился.

Он встал и пошел к окну, оно выходило на пожарную лестницу. Кимберли пошире открыл окно и сел на подоконник. Одна нога болталась снаружи. Эдис несколько раз пыталась продолжить разговор, но боялась разрыдаться. Наконец Кимберли сам заговорил:

— Но все равно создается неудачная комбинация, которая может помешать длительности наших отношений. Мы — ты и я — совершенно разные люди. Это еще один минус. Я хочу сказать, что ты — совсем не та женщина, которая может запросто завалиться в постель с любым мужчиной. Я же люблю погулять. И, наконец, мы политически находимся на разных полюсах. Если бы мы не спорили ни по каким другим проблемам, мы бы постоянно сражались только по этим вопросам.

— Из-за политики? — спросила Эдис. В голосе у нее прозвучала ирония.

— Политика. Война. Все. Я хочу сказать… — Он повернулся к ней и начал резко жестикулировать, как бы отсекая лишнюю глину от скульптуры. — И так плохо, когда верная жена и заботливая мать предает всю семью ради черного трахальщика. А он, боже ты мой, обучает искусству студентов. Но она еще предает и ее собственный класс. Она предает те круги общества, которые вскормили ее!

— Боже, это такая… такая чушь! — возмутилась Эдис.

Кимберли радостно захохотал.

— Воспринимаешь! Учишься!

— Но это так и есть. Что мне за дело до этих твоих туманных проблем? До всех этих антагонистов в классовой борьбе? Я уже сказала тебе, что у меня поменялось отношение к войне. Ты же знаешь, что теперь я против войны.

— Но ты не знаешь, почему, золотко, и никогда не узнаешь. А у меня знание сидит в костях, и я не мог бы от него избавиться, даже если бы сильно пожелал.

— Да это вывернутый наизнанку снобизм!

Он снова засмеялся.

— Ты права. — Потом его лицо окаменело. — Ну и что?

— Какое все это имеет отношение к тому, что ты станешь здесь жить?

Он медленно покачал головой.

— Меня никто не может содержать. Очень мило, что ты оплатила «Операцию Спасение». Если вспомнить, как достаются эти деньги, ты, может быть, должна поддерживать десятки подобных операций. Но не меня лично, Дж. Кимберли, эсквайра. Я сам себя содержу, используя для этого множество разных несложных и сложных способов. Поганая жизнь, но честная.

Эдис несколько секунд смотрела на него. Она понимала, что у них назрел кризис и его можно избежать, если только она сменит тему.

— Что ты сказал, что я сама не понимаю, почему я против войны? И что я этого никогда не пойму?

— Может, я несколько резко выразился, но все сказанное — правда.

— Я — против войны, потому что ты против нее.

Он кивнул головой.

— Прекрасно.

— Но все не столь идиотично, несмотря на то что кажется именно таким. Все, что ты поддерживаешь, стоит этой поддержки, и все, что ты ненавидишь, стоит этой ненависти. Так что плохого в том…

— Избавь меня от этики либерала, — прервал ее Кимберли.

Он поднялся на ноги и подошел к камину. Помолчал, осторожно подтолкнул на место полусгоревшее полено, оставшееся после старых жильцов.

— Малышка, я хочу тебя кое о чем спросить. Ты вообще читаешь газеты?

— Да.

— Хорошо.

Он повернулся к ней лицом.

— Ты помнишь, как несколько месяцев назад, верно, с тех пор прошло уже несколько месяцев, студенты устраивали волнения, потому что химические компании вербовали студентов прямо на территории студгородков?

— Да.

— Это были те компании, которые производили жуткие штуковины, используемые нами во Вьетнаме. Ты помнишь?

— Да.

— Все было так плохо, что даже правительство выдало этим компаниям что-то вроде рекомендаций, чтобы те позаботились о своем престиже.

— Да. Припоминаю.

— Хорошо.

Кимберли присел на корточки, и лицо его оказалось на одном уровне с лицом Эдис.

— Я надеюсь, что ты и другое помнишь. Одна из компаний, когда закончился весь этот шум, выступила в прессе с собственным заявлением. Помнишь? Президент или председатель компании сделал заявление.

— Да-а-а.

— Постарайся вспомнить. Он сказал что-то вроде того, что не поддерживает ни тех, ни других, а просто выполняет приказы. Ему нужно было представить материалы, которые требовались правительству, поэтому он, естественно, не чувствует за собой никакой вины. Правительство для этого и давало такие рекомендации. Тебе это что-то напоминает?

— Смутно.

Кимберли одним прыжком приблизился к Эдис. Их лица почти соприкасались.

— Теперь ты должна действительно попытаться все вспомнить, малышка. То, что было двадцать лет назад.