— Что?

— Нюрнберг. Процессы над военными преступниками. То, что мы сделали с этими жирными котами и колбасниками, типа Круппа. Ты помнишь, как он защищался? Он сказал, что поставлял только то, что требовало от него его правительство. Что он выполнял свой долг.

— И мы согласились с этим?

— Черт, нет! Мы засунули его задницу в камеру. Мы не выпустили его, пока не началась война в Корее. Тогда нам снова понадобилась его помощь.

Эдис нахмурилась.

— Значит, когда компания выполняет приказы своего правительства, то это — преступление, но когда она поддерживает наше собственное правительство, дело обстоит иначе.

Кимберли покачал головой.

— Ты все перепутала, малышка. Как может такая умница, как ты, поставить жизнь с ног на голову?

Эдис плотно сжала губы.

— Если я правильно тебя понимаю, только ты можешь судить о том, что правильно, а что нет?!

— Спокойно.

Кимберли потерся кончиком носа о ее нос.

— Ты хочешь сказать, что ничего не поняла.

— Если ты дашь мне время подумать, вместо того чтобы свысока осуждать меня… — Эдис улыбнулась Кимберли. — Спаси нас, Боже, от фанатиков. Они все похожи друг на друга, вне зависимости от того, кто они — левые или правые.

— Угу. — Кимберли помрачнел. — Ты сегодня свободна?

— До которого часа?

— Мы будем пикетировать отель. Ну, скажем, — от восьми до одиннадцати.

— Для чего?

— Если ты свободна, то я тебе все объясню.

— А если я не смогу прийти, ты не станешь зря терять время на объяснения?

— Вот черт! Малышка, ты сегодня очень вредная, — сказал он насмешливо-сладковатым тоном.

— Если я вдруг пойму, что это значит, то могу обидеться.

— Обидеться?

Он легким и гибким движением поднялся на ноги, подошел к вощеной бумаге, на которой лежали бутерброды, и взял один.

— Малышка, я объясню тебе, почему ты «вредная», если ты объяснишь мне, почему «обидишься».

— Сначала ты мне все разъясни насчет Круппа.

Он недоуменно пожал плечами. Ветер за окном слегка шевелил молоденькие, светло-зеленые листочки. Эдис смотрела на деревья, и ей казалось, что они пульсируют под этим легким ветерком.

— Давай на все посмотрим так, — сказал Кимберли, проглотив кусок бутерброда. — Если то, что совершил Крупп, — преступление, как мы можем быть снисходительны к тому, что делают то же самое в наше время?

— Но разве Крупп производил то же, что и эти химические компании?

— Нет, Крупп производил танки, орудия, снаряды. Обычное оружие. А эти химические компании производят желеобразный газолин, который можно сбрасывать кусками пламени на маленьких детей!

Эдис показалось, что листья за его головой в окне содрогнулись.

— Ты не слишком объективен.

— Ты абсолютно права. Я не объективен!

Они помолчали. Кимберли собрался откусить еще кусок, но остановился.

— Так как насчет вечера?

Они встретились в кафе, недалеко от торгового центра. Там обычно собирались молодые люди из близлежащих офисов. Шон пришел первым, его хорошо знал владелец кафе, и он смог сесть за угловой столик для шестерых. Он сел и стал ждать Типпи.

В отличие от обычных невзрачных закусочных рядом с торговым центром, где подавали еврейские блюда, это место оформлялось дружком Оги, прелестным юношей. Он мог делать потрясающие вещи со старыми дагерротипами, увеличивая их до размера картин во всю стену.

Меню тоже было плодом усилий дизайнера и тяготело к обычной пище, которую обожали педики, — странное сочетание, по идее, совершенно не сочетающихся продуктов, — например, утка, начиненная анчоусами. Она пользовалась большим успехом. Еще одно популярное блюдо — шкурки бекона, поджаренные в сахаре, размельченные и насыпанные в мусс из арахисового масла. Здесь применялись и другие методы сервировки — стейки, жаренные в соусе из редьки, кусочками клали в разрезанный вдоль банан. Всех привлекали сумасшедшие названия в меню — салат из стручковой фасоли со взбитыми сливками назывался «Жаждущая невинность». Пломбир с фруктами, орехами и с шоколадным соусом назывался «Большая черная мамаша».

Шон поздоровался примерно с полдюжиной беглецов из «Маркета», как они называли торговый центр готового платья, и допил сухой мартини. В меню он назывался «Мисстер Попка». Он увидел Типпи. Она вошла и замерла у входа, точно не могла дальше сделать ни шагу.

Он ей помахал, а потом понял, что она не ищет его. Казалось, она действительно не может делать того, что обычно делают, приходя куда бы то ни было. Наконец она оторвала взгляд от пола, немного поколебалась и перевела глаза на Шона.

Она сморщила губы в какое-то подобие улыбки и двинулась в его угол.

Шон прищурился в полутьме, он пытался понять, что она сделала со своим лицом.

На ней было старое, немодное, широкое платье, которое когда-то он сам подарил ей. Оно было желтого цвета и очень ей нравилось. Но Шон увидел, что платье не только выглядело старомодным, оно было жутко грязным. Его следовало отдать в чистку давным-давно.

Шон встал и попытался обнять ее, но Типпи отступила в сторону и, едва коснувшись губами его щеки, уселась на свое место. У нее были жутко резкие движения, заметил Шон. Казалось, что она двигалась независимо от собственного желания.

— У тебя все нормально, милочка? — спросил он.

Она кивнула головой.

— Мне это можно попробовать?

Он позвал официанта и заказал два мартини.

— Дорогая, ты ужасно выглядишь, — сказал Шон. — Я понимаю, что не надо тебе говорить это, но я хочу сказать, что друзья у нас есть только для того, чтобы становилось еще хуже.

Он взял ее руку и пожал ее, держа над столом, как обычно Оги легонько пожимал его локоть.

— Правда, птичка, ты жутко выглядишь. Что это за платье? А когда ты причесывалась? Тот, кто красил тебе ресницы, — твой смертный враг. И…

— О боже, Шон, отстань от меня, понял?!

Он удивленно заморгал глазами, поражал не столько ее язык, сколько тон, каким она говорила с ним. Типпи, которую Шон знал раньше, всегда легко обращалась с бранными словами. Шон был уверен, что подобными способностями обладали все американские богачи.

Он знал, что Типпи из достаточно богатой семьи, хотя не был уверен, какое состояние отойдет к ней со временем. Но это могло случиться только при условии, что она не устроит какой-нибудь жуткий публичный скандал. Но то, как она легко бросалась кошмарными ругательствами или же с ленивым видом посылала человека далеко-далеко, Шон всегда считал отличительным признаком выходцев из влиятельных и богатых фамилий. Это была проба кислотой, вроде того, как бедную принцессу в свое время проверяли горошиной.