– Слова подбирать?! – Сапрыкин шагнул вперед. – А я их подбираю! Я их очень старательно подбираю! Ты себе даже не представляешь, какие слова у меня на самом деле вертятся на языке, мля!

Александра Цоя звать не пришлось. Он сам спустился на причал по трапу с лицом, выражающим недоумение.

– Что тут за шум?

– Все в сборе! Отлично! – продолжал негодовать Сапрыкин. – Очень хотелось посмотреть, каких уродов я взрастил когда-то!

Цой покрутил головой, будто ища что-то взглядом. Затем снова уставился на Сапрыкина.

– Я что-то не понял. Каких уродов ты взрастил?

– Вас!

– Опа, – изумился Александр. – Отличное начало дня, правда, пацаны?!

– Заткнись!

– Да какого хрена на тебя вообще нашло, старый ты псих?!

– Как, объясните, вы могли так с ними поступить? Разве этому я вас учил, идиоты?!

– Ты о чем вообще? С кем и как поступить?

– Я о вулканологах!

– Ах, вот оно что, – Цой усмехнулся. – Стоило догадаться, что у нас будет с тобой непростой разговор. Но то, что ты с катушек слетишь, это, конечно, очень неожиданно. Нет, мне, конечно, интересно послушать, что же мы сделали не так. Но ты не забывай, что бремя принятия решений лежит на нас. Много лет назад мы сказали, что ты должен быть безусловным лидером в общинах. Но ты прогнал нам какую-то длинную философскую фигню, что тебе лучше быть в стороне от этого.

– Что сделали не так? Да вы все сделали не так! Вместо того, чтобы, наконец, принять их в семью, вы изгнали их, да еще и под страхом смерти!

– Принять в семью? – скривился Жаров. – Да с какой стати? Мы столько лет все вместе работали на общее благо! Строили общину, разделяли все невзгоды! А они всегда жили сами по себе! Мы потому и община, что у нас все общее! И радости и горести! И труд и будущее! А они?! Шайка единоличников с секретами!

– И почему же они всегда были обособлены, а, Андрей?! Ты уже забыл?! Да потому что с самого первого дня все на них косо смотрели! Все подозрения какие-то!

– И эти подозрения в итоге оправдались, – покачал головой Горин. – Все так, Анатольевич. Но и тебе не следует забывать, после ЧЕГО был этот первый день… Они обрушились на нас вместе с ударной волной. Взялись ниоткуда. Буквально с неба свалились. Никому не знакомые, да еще и двое из троих плохо говорили по-русски. И как, по-твоему, должны были реагировать люди, по которым только что нанесли внезапный ядерный удар? И этот удар, между прочим, пережили далеко не все, если ты и это забыл.

– И что же? Вы остались такими же? Вы застыли в том жутком состоянии, как после взрыва? – Сапрыкин с презрением окинул всех осуждающим взглядом. – Я-то ничего не забыл. Я помню, какие жуткие эмоции всеми овладели. Но если вы сейчас, в принятии тех или иных решений руководствуетесь эмоциями… Если на ваши суждения об окружающей вас действительности влияют исключительно эмоции – то грош вам цена. В этом случае вы не имеете вообще никаких прав на судьбоносные решения и на руководство людьми в частности! Потому что эмоции далеки от здравого смысла, взвешенных поступков и всеобщей безопасности, вашу мать!!!

– Слушай, но без эмоций вообще люди не живут, – возразил Вишневский.

– Да! А еще и двух дней не могут прожить не посрав! Так что давайте теперь все дружно измажемся говном!

– Говорю вам, пацаны, он точно спятил, – поморщился Жаров.

– Это ты вообще к чему?! – воскликнул Цой. – Что еще за метафоры такие?!

– Точно передающие суть содеянного вами! – рявкнул в ответ Сапрыкин. – Допустим, они жили сами по себе. Не участвовали в становлении общины. Кому они мешали при этом?!

– Ты хоть знаешь, что девка их оказалась американкой, а другой итальянец?

– И что с того, объясни, дубина?! Ты вообще кореец!

– Эй! – нахмурился Цой. – Я русский кореец!

– А Ермалавичюс литовцем был!

– Ну, так он русский литовец…

– А у Самсонова кто-то из предков немцы!

– Ну, так они поволжские немцы…

– А мой друг детства – Казимир Гжель, на четверть поляк, на четверть белорус и дальше не то чех, не то словак… Да, черт возьми, мне было все равно! Он был моим другом! А национальность другого человека меня могла интересовать лишь в том контексте, насколько разнообразили наш мир их культурные особенности, народные предания, национальные блюда и как необычно может звучать на их языке колыбельная, что они поют своим детям, черт вас всех дери!

– Да, да, – покачал головой Жаров. – Все так, Анатольевич. Только ты забыл еще кое-что. А насколько сильна в той или иной нации ненависть к нам, к России, к нашей истории? И кто из них мечтал, чтобы мы перестали существовать? Чтобы мы были истреблены!

– Бандитские кланы… – кивнул в ответ Сапрыкин. – Бандитские кланы управляли этим миром, деля его на зоны влияния, контроля и власти. И играли в свои властные игры. Но чтобы властвовать, надо разделять. На эти самые зоны влияния. На разные религии, и чем больше их будет, тем тупей и управляемей будут жалкие ничтожные массы людей. На разные трактовки истории. На заунывные гимны. На веру в то, что именно его флаг более велик, чем у других. Что его футбольная команда более божественна, чем другие. Что его вода мокрее, небо синее, солнце ярче, а дерьмо ароматнее! А еще нам при этом постоянно твердили, что они там все плохие и ужасные. И им тоже постоянно твердили, что мы плохие и ужасные. Незаметно подменяли в людях светлую и созидательную любовь к своей родине и к своему народу на темную и разрушительную ненависть к другим. Незаметно замещали благородный патриотизм на мерзкий шовинизм. Это упрощает задачу. Так легче убедить любого из нас или из них нажать на кнопку, когда такой приказ поступит. Легче убедить пилота сбросить бомбу. Легче убедить солдата, что он настоящий герой, если посыпает город шквальным артиллерийским огнем. Ведь в этом городе ДРУГИЕ! Легче убедить террориста взорвать станцию метро. Ведь там, на этой станции, спешат по своим делам ДРУГИЕ! Плохие и ужасные!

– О, старая песня, – презрительно махнул рукой Жаров. – И мы ее знаем. Это все гнусные политики. Это все они, суки такие, затеяли. А простые люди ни при чем. Простые люди все хорошие. Это политики плохие. Ага. Только сколько там жило в том мире людей? Шесть миллиардов? Семь? И сколько из этой массы было политиков? Ну, как у нас с этими бандами. Их-то было куда меньше. И что же все остальные? Ждали чуда? Ну, так в этом нашем новом мире чудом оказались мы. Не без твоей помощи, разумеется. А в том мире чудом оказались водородные бомбы. Каждому свое! Долбаные взрослые!

– Очнись, тебе уже четвертый десяток, – усмехнулся Сапрыкин.

– Конечно. Только тогда мы были детьми. И мы не могли отвечать за то, что миллиарды взрослых как ручные зверьки шли на поводу у своих боссов.

– Конкретно в этом вас никто и не винит, – Евгений Анатольевич кивнул. – Но вы ведь все эти годы твердите, что хотите, чтобы новый мир был другим. Лучше, справедливей, честнее. Это значило ровно одно – что вы должны были поступить с этими людьми лучше, справедливей и честнее. Вы должны были показать этим людям, что вы не плохие и ужасные. Но вы заставили американку и итальянца вспомнить пропаганду, что выжигала умы людей до того момента, пока этот огонь не достиг температуры в миллионы градусов. Вчера вы вытащили из могилы прошлого мира то, что отравляло атмосферу этой планеты тысячи лет. Иррациональную ненависть к чужакам. Но разве в этом вашем новом мире любой живой человек не являет собой надежду для будущего? Это потом можно разбираться, на что он способен и каковы его мотивы. Но изначально каждый выживший разве не есть часть нового мира в потенциале? Однако вы вчера накинули на ваши мечты о новом мире петлю.