ты понимаешь? Почему нельзя оставить меня в покое? Почему мне не позволяют признать, что я никогда этого не преодолею, по крайней мере при этой жизни? Ты никогда не задумывался о том, чего я по-настоящему хочу. А я не хочу, чтобы мне стало лучше. Все хотят, чтобы я была счастлива, но что это означает? И с какой стати мне быть счастливой? Как люди, подобные мне, могут быть счастливы? Я не могу оставить прошлое в прошлом, я чувствую себя дерьмом собачьим, и мне больно. Каждое утро я просыпаюсь с таким чувством, будто меня душат. Мой младший брат мертв, а я не могу пролить ни единой слезинки. Но такова уж я, ты понимаешь? Мне надо испытывать боль.

– А что насчет меня? – спросил Ховард. – Моя боль не считается?

Воздух вокруг стал разреженным. Иви показалось, что она ступила в вакуум. Люди принимают любовь, только когда считают себя достойными ее. Грустно, не правда ли? Да, грустно. Они вступают в отношения, чтобы заполнить дыру, оставшуюся после расставания. Пытаются залечить свои собственные или чужие душевные раны. Построить идеальный город на руинах. Не обращая внимания на шатающийся фундамент, они стоят у обвалившихся стен и убеждают себя, что все будет в порядке. Раны и шрамы, любовь и ее отсутствие – все это продолжения их самих. «Как? – спрашивают они. – Как я пришел к этому?»

– Ты чувствовала себя брошенной и ненужной, но ведь и я тоже. – Они смотрели друг другу в глаза. На мгновение Иви показалось, что по лицу Ховарда пробежала тень. Его взгляд стал беззащитным. – У тебя был выбор, но ты предпочла отказаться от меня.

– Никакого выбора не было, – ответила Иви, помолчав. Слова дались ей с трудом.

– Я такой дурак! – Ховард безнадежно склонил голову. – Остался зачем-то жить здесь… Ты никогда об этом не думала? В тот день я тоже потерял человека, которого любил больше всех на свете. Девушку. И она больше не вернулась.

– Мне надо было остаться одной. – Это было все, что она могла сказать. Причин было множество, они переплетались между собой, но изложить их словами не получалось. – Каждый раз, когда ты говорил, что хочешь мне помочь, мне становилось только тяжелее. Тебе не нравится такая версия меня, но я не могу снова стать такой, какой тебе нравлюсь. Можешь ты принять человека, стоящего перед тобой сейчас? «Он не вернется», – повторяют мне все вокруг. Я знаю это, потому что и сама уже не вернусь.

Иви открыла балконную дверь и, не глядя на Энджи Вэй, проскочила в ванную. Заперлась там и слушала, как они тихонько переговариваются. Слов было не разобрать. Возможно, Энджи все слышала, а может, Ховард придумал какое-то объяснение. Или вообще ничего не сказал.

Иви прижалась затылком к двери. Никто сейчас не видел, как мучительно она тоскует. И слава богу.

18

Иногда у меня было такое чувство, что я пытаюсь выбраться из дома и не могу найти ключ. Я захлопывал дверцу холодильника, а она открывалась снова. Крышка какой-нибудь банки была слишком тугой, и я не мог ее отвернуть. В такие моменты я ощущал себя полностью раздавленным. Плакал из-за любой мелочи.

Боль накапливалась до определенного уровня, после чего наступало онемение. Я не мог продолжать так дальше, поэтому упаковал вещи и отправился в пятидневную поездку. Я и денег взял ровно на пять дней. Поехал почтить память их всех. Я стоял перед их нишами в колумбарии. Складывал руки, как для молитвы, но ничего не мог сказать. Закончив, я стал думать, что делать дальше.

– Возле моря всегда обретаешь свободу, – говорил один мой знакомый из психиатрического клуба. Он прекрасно держался и обычно выглядел спокойным, но в действительности не справлялся с жизнью. – Если не знаешь, куда идти, иди к морю.

Итак, я отправился на пляж. Поехал на поезде. Пляж в Тоучэне был слишком туристическим, а в Жуйфане слишком унылым. Я искал и искал, но не мог найти тот, на котором хотел бы упокоиться навеки. В конце концов я ткнул пальцем в карту и приехал в Синпу.

И понял, что там мое место. Запах той станции, недавно вымытой платформы, гниющего дерева, раковин на пляже и морского бриза. Что же, пусть будет так. Я стал думать о том, пойти босиком или в обуви, бросить рюкзак или взять с собой. Оказывается, надо продумать множество вещей, когда решаешь убить себя. Какой у меня был план? Как я все себе представлял? Мне хотелось дождаться волшебного момента на закате и войти в море исполненным поэтических чувств. Это был бы хороший способ расстаться с жизнью.

Присев на песок, я снял кроссовки, вытряхнул из них камешки и аккуратно поставил рядом. Огляделся, не желая никого потревожить. И тут заметил мальчика в школьной форме, сидевшего с восточной стороны, опустив голову между коленей. Мальчик плакал.

Это было душераздирающе.

Я повидал много людей, которые плакали вот так. Я понимал их отчаяние.

«Ты знаешь, в каком ты состоянии; не делай этого, Айзек. Не слушай, не смотри, просто поспеши и закончи начатое».

Но все-таки я встал и пошел к магазинчику на пляже купить напиток.

– Держи. – Дотронулся до плеча мальчика картонной упаковкой холодного чая. Он поднял глаза – его лицо было мокрым от слез и соплей. – Выпей.

Мальчик взял картонку, не уверенный, что с ней делать. Я присел с ним рядом и отряхнул с ладоней песок.

– Спасибо, – хрипло сказал он. Потом хлюпнул носом. Ему явно хотелось добавить что-то еще. Я протянул ему пакет бумажных платков. – Спасибо, – повторил мальчик.

Он перестал плакать и насухо вытер щеки.

Мы очень долго сидели рядом, не говоря ни слова. Сначала розовый оттенок заката, а потом и все цвета радуги пролились на моего нового знакомого, который постепенно успокаивался. Наконец его дыхание стало ровным.

Мальчика звали Ханс.

Я не спрашивал у него имя. Он высморкался и начал рассказывать – о себе, о своей сестре и о матери. Это было как легенда. Ветер с моря стал холодней, но мы не обращали внимания. Был уже поздний вечер, светили звезды, шелестели волны, вдалеке поблескивали огоньки на рыбацких лодках.

Как мне описать свои чувства в тот момент? Любопытство, восхищение, растерянность – тысячи эмоций накатили на меня приливной волной, смывая оцепенение и горе. Его любовь была такой сильной! Как он смеялся, говоря о своей сестре…

Ханс отряхивал песок с пальцев ног. Я заметил у него на запястьях шрамы. И понял, что не