Бродяга не торопясь спустился по улице к воротам.

В домах темно. Люди прячутся друг от друга? Или просто устали от ожидания.

Жаль, что не Мастер оказался Разрушителем. Если бы все было так просто, то у этих людей был бы шанс уцелеть. Можно было просто договориться… С Мастером можно было договориться.

Из переулка вынырнул патруль. Пять человек. Может быть, даже те, кто задержал Бродягу прошлой ночью. Только сегодня все по-другому. Они не успели даже испугаться. Бродяга аккуратно, чтобы не загремело оружие, уложил все пять тел к стене…

– Вам безрукий больше не нужен? – спросил храмовый стражник. – Мы их на площадку для казней… Чтобы до рассвета все закончить.

Он ведь, кажется, это спросил, заглянув в покои Светлого повелителя?

Они еще спорили тогда с Бесом, можно ли отдавать на смерть… Мальчишка сделал свой выбор. Теперь свой выбор сделал Бродяга.

Бродяга оделся. Подобрал два погасших факела. Взял меч. Город должен быть разрушен. И не потому, что так повелели боги. Вовсе не потому. Волю богов можно было бы обойти. А то, что есть на самом деле, – обойти и отменить невозможно.

У ворот была охрана – два десятка человек. Половина так и не успела проснуться – осталась лежать в караулке, справа от ворот. Остальные не спали, но никому это не помогло. Бродяга на третьем ударе сломал меч, пришлось двоих убить голыми руками, пока он не подобрал новый. Поднявшись на стену над воротами, Бродяга сунул в специально прихваченный горшок с углями оба факела. Смола вспыхнула.

Бродяга поднял факелы над головой. И ему показалось, что темнота за городом плотоядно, со смаком облизнулась. Бес свистнул в ответ, как договаривались.

Бродяга погасил факелы и спустился к воротам. Легко снял бревно, служившее засовом. Прислонил его к стене. Толкнул створки. Ворота распахнулись. В лицо ударил ветер.

Топот тысяч ног. Ближе. И лязг оружия. Со стороны города послышался какой-то крик. Все равно.

Бродяга вернулся на стену. Внизу сквозь ворота в город вливалась толпа. Люди наконец увидели, что дорога открыта, что действительно никто не ждет их нападения. До последней секунды еще были сомнения. А вдруг, думал каждый, сейчас с крыш обрушится дождь из стрел, хлынет кипящее масло и закованные в медь воины, поклоняющиеся Разрушителю, впустив врага в город, никого не выпустят.

Союзники закричали. В городе возле Черного храма начали зажигаться огни. Загорелись факелы и в руках нападавших.

Бродяга закрыл глаза. Он чувствовал себя паскудно. И не потому, что совсем недавно у него вырвали из груди сердце. Нет. Он вдруг представил как – вот так же, ночью – вламываются воины в Вечный город, ставший Проклятым… Не успели бы они тогда вырезать поклоняющихся Разрушителю… Еще один город. И…

Черная, всепожирающая вспышка. Два Проклятых города. Они просто могли не успеть их уничтожить. Он уже знает. Он знает, что осталось слишком мало времени.

Закричала женщина. Бродяга открыл глаза. Горело уже несколько домов. Поток ворвавшихся в город растекался по улицам, отмечая свое продвижение новыми пожарами, грохотом и женскими криками.

Кричали все – кричали и рыбаки. Если не считать похода к пролому и ночной схватки с пиратами, они первый раз были в бою. И орали они так, чтобы отогнать свой страх. Чтобы слиться с толпой, быть такими же, как все. И тогда меня не смогут убить, подумал каждый из рыбаков.

– К храму! – крикнул, надсаживаясь, сотник. – Наверх!

– К храму, сволочи, – подхватили десятники. И Сухарь тоже закричал:

– К храму!

– К храму! – попытался еще раз крикнуть сотник, но в шею чуть повыше медного панциря воткнулась стрела.

Рухнуло еще несколько человек. Справа от Щуки завизжал Шкелет, пытаясь вырвать стрелу из груди. Изо рта Шкелета вдруг брызнула кровь, и он упал. Щуку толкали, кто-то продолжал командовать, но рыбак смотрел, как человек, получив в грудь стрелу, падает лицом вниз и на спине его начинает вздуваться шишка, проступает кровь и появляется наконечник стрелы, зазубренный и блестящий.

Лучники Проклятого города стояли поперек улицы и, даже не пытаясь прятаться, посылали стрелу за стрелой в накатывающуюся толпу. Но лучников было всего десятка три, и видели их только те, кто был в первых рядах атакующих. Остальные просто бежали вперед, к храму, как приказывали старшие, толкая перед собой тех, кто видел опасность и даже успел испугаться.

Последние стрелы были выпущены в упор, а потом лучников просто растоптали.

– Вперед!

Щука оглянулся. Слева были Крюк и Блоха, они пытались вытащить стрелу из плеча Горластого, а тот кричал что-то, размазывая здоровой рукой кровь по лицу. Что-то кричал и Сухарь.

Дома, – понял Щука. Нужно проверить дома, чтобы никто не мог ударить сбоку. «Только вот меча нет, – подумал Щука. – Обронил… Нужно найти, нужно…»

Полыхнуло возле храма, словно кто-то бросил факел в бочки со смолой…

– Быстро давай! – крикнул Сухарь, размахивая топором.

Щука подобрал с брусчатки чей-то меч. Хотел взять шлем, но не успел – кто-то из бегущих споткнулся о шлем, отбросил его в сторону.

Кто-то – Крюк? – ударом ноги распахнул ближайшую дверь. Выставив перед собой щит, в нее бросился кто-то из ветеранов, но щит в дверной проем не вошел. Ветеран выругался, просунул край щита, потом вошел. За ним бросились Щука, Крюк, Блоха и наскоро перевязанный Горластый.

Пусто.

На столе посуда. Крошки хлеба.

– Убежали, – сказал Крюк.

Сухарь прошел по комнате, подошел к двери, ведущей внутрь. Оглянулся на Щуку, собираясь что-то приказать, но тут дверь со скрипом открылась. Сухарь повернулся на звук. Копье вошло в живот бесшумно, остальные даже не сразу поняли, что произошло. Сухарь согнулся пополам, потом качнулся назад.

Женщина слишком крепко держала оружие. Она не выпустила копье из рук, и Сухарь, падая, втащил ее в комнату.

– Ах ты ж! – крикнул Горластый.

Оружие никто не успел поднять, только Крюк взмахнул своим крюком, будто пытаясь отмахнуться. Женщина так и умерла, не выпустив копья.

Сухарь бился на полу в луже собственной крови. На крыше что-то загремело. Запахло дымом.

– Зажгли! – крикнул Блоха. – Уходим!

Крюк и Блоха подхватили кричащего Сухаря и поволокли на улицу. Женщина, наконец выпустив копье из рук, осталась лежать. Щука оглянулся с порога. И выругался. Из каморки, в которой женщина подстерегала Сухаря, выбежали трое детей – от пяти до семи, как показалось Щуке.

Дым начал заполнять комнату. Дети, что-то крича сквозь слезы, возились у тела матери.

Не переставая ругаться самыми страшными словами, Щука бросился к детям, схватил мальчишку за руку, а двух девчонок постарше – за волосы, намотал их косы себе на руку. Мальчишка вцепился зубами в руку Щуке, девчонки кричали, орал от боли и обиды Щука.