— Оно осталось дома, — ответила я.

— Что?! — воскликнула она в полный голос.

За соседними столами оглянулись.

— Я не отважилась взять его на работу. И потом, мы договорились заехать ко мне после ленча.

— Разве?

— Значит, я что-то путаю.

— Договор был такой: я приношу чек, а ты — ожерелье, — процедила Моника. — Чек у меня с собой!

— Прости, ради Бога! В последнее время я немного рассеянна. Так ты хочешь ожерелье или нет? Если да, идем ко мне домой.

— Не могу. У меня встреча!

— Когда? — спросила я, холодея.

— В половине третьего.

Вот несчастье! Как раз в это время Оливе предстояло войти в контору миссис Маккласки.

— А что за встреча? — уточнила я, глотнув переслащенного эспрессо, чтобы не сидеть с вытянутым лицом. — Нельзя ее немного отложить?

Моника порылась в сумочке и достала крохотный мобильный телефон, больше похожий на пудреницу. Нажав только одну кнопку, она поднесла его к уху: в памяти этот абонент имел наивысший приоритет. Я заказала еще кофе, слушая шепот Моники:

— Нейт, дорогой, я немного задержусь… точнее не знаю… не позже половины четвертого… да… да… нет, мы встретимся прямо там… разумеется, расскажу, как же иначе… я тоже… прекрасно, дорогой! — Она спрятала телефон и пояснила. — Это был Нейт.

— Я так и поняла. Кстати, когда венчание?

— Точная дата еще не определена. Сегодня мы как раз встречаемся в «Пирсе», чтобы выбрать кольцо.

— Ни даты, ни кольца… а в газетах писали, что скоро свадьба!

— Хотелось самой выбрать кольцо, да вот все никак не подберу. На этот раз пусть будет не с бриллиантом, а с изумрудом.

Я отметила «на этот раз», но не подала виду.

— Говорят, изумруд в обручальном кольце приносит несчастье.

— Кто говорит? Наверняка только те, кому изумруды не по карману!

Между тем я взвесила это новое осложнение и, как уже бывало, пришла к выводу, что оно может пойти мне скорее на пользу, чем во вред. Если Нейт все же возьмется оспаривать завещание и сумеет довести дело до суда, то вынужден будет признать, что в указанный день Моника звонила ему и предупреждала, что задержится. Разумеется, она расскажет ему, что из кафе мы поехали ко мне домой, но доказать он ничего не сможет, потому что я под присягой поклянусь, что сразу после ленча она простилась со мной и отправилась на какую-то важную встречу.

Я представила себя на свидетельской скамье и слышала собственный голос: «Точно не знаю, но речь шла о каком-то адвокате…»

Чтобы выгадать больше времени, я поторопила официантку со счетом. Моника заплатила картой, я — наличными (я почти забыла, как выглядит кредитная карточка). Где-то около двух мы двинулись к выходу из кафе и на пороге столкнулись с Бетти и Джун, которая не слишком мне обрадовалась: она все еще живо помнила историю с неудачными торгами. Иное дело Бетти. Одолженные мне десять тысяч давно вылетели у нее из головы, судя по теплой улыбке, которой она меня одарила.

— О, сладкая парочка! — неудачно ляпнула она.

— Привет, Бетти, Джун! — сказала я.

Моника, поскольку ей так и не удалось по-настоящему сблизиться с моими бывшими друзьями, буркнула что-то маловразумительное и поспешила прочь. Я склонилась к уху Джун и прошептала:

— Я тебе такое скажу — не поверишь! Жди звонка.

Мы разошлись, и Бетти с Джун направились в кафе, на ходу обсуждая последний званый ужин. Я хорошо знала этот вид беседы. Он начинался за здравие, а кончался за упокой — едкой критикой хозяйки дома. Я шла за Моникой, вне себя от радости, что судьба послала нам именно этих двух глашатаев любого мало-мальски занимательного события.

Помимо этого, я выбрала кафе «У мопса» потому, что оттуда можно было добраться до моей квартиры пешком. Пока мы шли, я украдкой оглядывалась, нет ли свидетелей. Все было чисто. Мы без помех добрались до парадного.

Моника, неэлегантно пыхтя, последовала за мной на верхний этаж.

— Поверить не могу, что ты здесь обитаешь!

— Осторожно, ступеньки ветхие! Держись за перила.

Как и в случае с Оливой, я была благодарна судьбе за отсутствие консьержки. Нас никто не видел.

Когда до моей площадки оставалось несколько ступенек, я разыграла обморок: пошатнулась и сделала вид, что падаю. Как бы в попытке удержать равновесие, я схватилась за перила — как раз там, где на них лежала рука Моники, — и точно рассчитанным движением вонзила в нее острый край колечка от ключей, которое накануне слегка разжала.

Моника с криком схватилась за руку. Я выпрямилась, причем не без труда: этот акт сознательного насилия потряс меня уже до непритворной дурноты. Сквозь шум в ушах пробились стоны Моники. Я увидела у нее между пальцами кровь.

— Боже мой! Мне так жаль, мне так жаль!

— Черт! — процедила она сквозь зубы. — От тебя одни неприятности! Что ты мне воткнула? Нож?

— Моника, ради Бога, не говори так! Это всего лишь колечко от ключей! Я не хотела, я… все эти лекарства… они влияют на координацию движений!

— Надеюсь, у тебя есть бинт?

Моника заглянула под пальцы. Похоже, первоначальный шок миновал, и она поняла, что ничего страшного не случилось.

Я отперла дверь, пропустила ее вперед и махнула в сторону кухни.

— Туда!

Моника застыла сразу за порогом, совсем забыв о раненой руке, и медленно обвела взглядом жалкий интерьер квартиры. Я избавилась от большей части коробок и навела сравнительный порядок, но даже капитальный ремонт не сумел бы замаскировать того, что это трущоба.

— Джо, я и не подозревала!..

— Это всего лишь первое впечатление, на самом деле все не так плохо. Человек ко всему привыкает.

— Только не к такому! — сказала Моника себе под нос.

Я сделала вид, что не слышу, и повела ее на кухню.

— Большая часть человечества сочтет эту квартиру вполне подходящим жильем, — заметила я, открывая холодную воду (отчего-то мне показалось уместным выступить в защиту своего теперешнего обиталища). — Подставляй руку!

Когда струя ударила по ране, Моника зашипела и поморщилась. На тыльной стороне ее руки виднелась глубокая царапина, а вокруг все припухло.

Я еще раз повторила, что мне жаль, нисколько не покривив при этом душой. Вообще говоря, я не могла поверить, что сделала это. Бинтуя руку Моники таким же бинтом, что и Олива, я не могла отогнать воспоминание о случившемся на лестнице.

Затем я предложила ей сесть в кресло, и Моника опустилась в него медленно, как одурманенная. Она и выглядела именно так: приоткрытый рот, пустой взгляд. Про себя я назвала это передозировкой жестокой действительности.