Пол довольно усмехнулся — возрождение к жизни, перенос на такое немыслимое расстояние ни капельки не изменили его инстинктов. Он здоров, как прежде, и так же охоч до дамского пола. Нет ничего лучше, чем провести несколько часиков в постели в ядреной, желательно полной курочкой.

Берешь — маешь вещь! Только нельзя терять головы — один неверный шаг, и можно вновь очутиться в камере забвения. Если эта красотка из гарема Барда, не стоит на нее заглядываться. Вокруг много других пышек…

Но, черт побери, он желает только эту! Жаль, что ребенок помешал!.. С другой стороны, он же не последний мерзавец или какой-нибудь прыщавый юнец, чтобы вот так, с ходу, набрасываться на женщину. Ясно, что она с кем-то живет — в подобных случаях интуиция его не подводила. Женщина зрелая — вон грудь какая высокая, да и рот вполне целовабельный. Конечно, она не девственница… Справедливость требует отметить, что и повода ему не дала, вела себя очень скромно, однако готов биться об заклад, что, если бы обнял ее, она бы не стала устраивать скандала.

До ужина Пол мучился думами о Мелисендре. Поздно вечером в его комнату пришел Бард с ворохом карт, описаний местности и отдельных военных кампаний. Вновь начался урок. Киллгардский Волк требовал, чтобы двойник в той же мере, что и он, разбирался во всех тонкостях военного искусства, знал историю великих войн Дарковера. До поздней ночи они изучали карты былых походов, сверяли описания разных авторов о происходивших тогда сражениях… Пол понимал, что без этого ему никогда не сыграть роль, назначенную ему домом Рафаэлем и его сыном, но, кроме того, он уловил детскую тоску Барда по собеседнику, по родственной душе. Тот был рад делиться знаниями, своей увлеченностью — это было, как сообразил Пол, самое дорогое, чем он обладал.

«Все-таки мы с ним очень схожи. Ему тоже трудно отыскать человека, с которым он мог бы поговорить. Они прозвали его Волк, а точнее было бы — Одинокий Волк. Всю жизнь он мучился оттого, что не с кем было поделиться мыслями. Я тоже…»

Прежняя горечь нахлынула на Пола. Это действительно было трудное испытание, когда не с кем поделиться, некому открыть душу. Подобных приятных сердцу собеседников он встречал очень мало, и почему-то они быстро исчезали. То ли судьба разводила, то ли характер у него был такой, что ему трудно ужиться с людьми… Кто знает? Вот откуда горечь, ощущение тщетности всех усилий. Даже затевая восстание, которое так плачевно закончилось, заранее знал, что все попытки вырвать людей из кокона покорности безнадежны. Вовсе не потому, что план восстания был плохо продуман или авантюрен — все могло бы сложиться удачно, если бы рядом с ним было хотя бы двое умных, понимающих его соратников. Вся беда в том, что люди, которых он повел в бой, и наполовину не обладали той верой, какая вела его. Даже ярости в них было чуть-чуть. Они не очень понимали, за что идет борьба. Погулять, покуражиться, взбунтоваться — вот что принесло их в ряды восставших. Не было в них сердцевины — твердой, насыщенной гневом, какая жила в нем, Поле Хареле. Уже в начале выступления Пол подозревал, что рано или поздно, наоравшись, настрелявшись, глотнув свободы, бунтари сразу успокоятся. Или перепугаются, когда вольный ветер обожжет им легкие. Так и вышло — нагулявшись, его люди ощутили дикий страх, перед силой они могли только пресмыкаться. И после первых же неудач начали расползаться по углам, теперь и свободы им было не надо. От них, правда, и толку было мало… Так что Пол хорошо знал, что значит быть одному.

«А с Бардом я смогу подружиться, он и в самом деле не сможет обходиться без меня. Потому что мы равны — уже одно это чувство благотворно действует на таких людей, как он. Или я… Тут уж не засомневаешься, если он — это я, а я — это он».

Он бросил на Барда взгляд, исполненный любви.

«Он бы все понял. Если бы он в ту пору был рядом со мной, нас бы двоих хватило. Мы бы смогли укрепить дух тех, кто последовал за мной, вдохнуть в них веру… Тогда мы смогли бы победить. Двое, как мы, смогли бы изменить мир. Но в таком случае мы можем осуществить эту мечту здесь, на его земле. Планы-то у него грандиозные, под стать моим. Не получилось там, может, выгорит здесь».

Бард бросил на него настороженный взгляд. Пол забеспокоился — неужели он сумел прочитать его мысли? У них, на Дарковере, это в порядке вещей. Но как им это удается? Однако Волк потянулся, зевнул и заметил, что время позднее.

— Пойду спать. Кстати, я забыл спросить — может, приказать камердинеру, чтобы он прислал тебе женщину? Здесь такого добра полным-полно. Небеса знают, что большинство из них так же мечтают о мужике в кровати, как и наш брат. Может, ты уже присмотрел себе какую-нибудь лебедку?

— Одна вроде ничего, — осторожно ответил Пол. — Я так думаю, она — гувернантка твоего сына. Длинные косы, ярко-рыжая, с веснушками, не очень высокая. Только дело в том, что она вроде бы замужем или что-то в этом роде. Мне бы не хотелось, чтобы из-за этого начался скандал.

Бард неожиданно откинул голову и громко расхохотался:

— Мелисендра! Вот уж не советовал бы — у нее не язычок, а острый нож.

— Не знаю, как насчет язычка, а вот все бы остальное обнял с удовольствием.

— Я должен был ожидать что-нибудь подобное, — еще смеясь, сказал Бард. — Если мы с тобой одно и то же! Ты точно так же глядишь на нее, как я, когда мне было семнадцать лет. Ей тогда — дай припомнить — было четырнадцать. Из-за нее случился большой скандал, и моя мачеха до сих пор не может простить мне эту историю. Но вот видишь, как все обернулось. Эрленд ее сын…

— А-а, если она…

Бард опять засмеялся:

— Нет, черт побери! Я был бы рад придушить ее. Это все из-за мачехи, что она там наплела, не знаю, но эта баба вдруг возомнила о себе… Вот бы проучить ее, показать, что она ничем не лучше любой другой, и только по причине моей доброты, а не в силу каких-либо прав она все еще остается моей барраганьей и ей позволено воспитывать моего сына. Дай-ка подумать — а что, если приказать ей, чтобы она пришла к тебе? Она тут же побежит к леди Джеране. Д-да, тогда скандала не избежать. — Бард задумался. — Но в то же время, — на губах заиграла зловещая улыбка, — ты являешься мною. Сомневаюсь, что Мелисендра заметит различие. Ее комната вон там, в конце коридора, она решит, что это я, и не будет никакого скандала.

Что-то в голосе двойника насторожило Пола, а тот продолжал с саркастической усмешкой:

— Так и поступим: ты — это я. У нее не будет повода пожаловаться, что я дал ей другого мужчину.

Пол на мгновение задумался — стоит ли так поступать с Мелисендрой? Кто же Бард после этого? Однако жажда ее спелого, манящего тела подавила всякий здравый протест. Ни одна женщина не притягивала его с такой силой!

Сердце ушло в пятки, едва он переступил порог своей комнаты и двинулся в сторону указанной Бардом двери. Все мешалось в душе — боязнь, угрызения совести и похоть. Даже циничность шутки, задуманной Бардом, не могла остановить Харела. А что, если в этом розыгрыше ему тоже отведена немалая роль? Что, если Бард потехи ради направил его не в комнату Мелисендры, а в келью какой-нибудь высохшей карги? Она поднимет шум, разбудит весь замок.