сообразил, что англичанин просто путает его с Луи — такое здесь, в лагере, случалось уже несколько раз. Он объяснил Блонделю его ошибку, и тот закатился смехом, а потом потащил француза за стол. Оказывается, рыцарь был приближён к королю Ричарду, и они оказались в конце того самого стола, за которым пировал Львиное Сердце.

Кипрское вино в этот вечер привело короля-победителя в самое лучшее расположение, к тому же в этот день его совершенно отпустила лихорадка, и он всерьёз намеревался через два дня принять участие в турнире. Ричард пил со своими рыцарями и за своих рыцарей, за дальнейший поход через палестинские земли к Иерусалиму, за победу над армией Саладина. Он так часто наполнял и осушал свой объёмистый серебряный кубок, что должен был бы, казалось, уже утратить ясный дар речи, однако вино, похоже, не имело над ним власти — взгляд и голос короля оставались ясными, и, очевидно, так же ясны были его мысли. Возможно, он и опьянел, но совершенно этого не показывал.

— А-а-а, Блондель! — крикнул Ричард, заметив появление в конце стола своего друга-рыцаря. — Вижу, ты привёл на наш пир сира Эдгара. Правильно сделал. Помните, сир Эдгар, что вы ещё не сказали мне, какой награды хотели бы за свой подвиг? Помните, да? Учтите, мне бы не хотелось прослыть неблагодарным королём! Вы уже приняли решение?

— Да, ваше величество, — неожиданно для себя сказал Эдгар. — И могу попросить прямо сейчас, если вы готовы меня выслушать.

Король привстал за столом и властным движением руки заставил своих шумных товарищей умолкнуть:

— Слушаю, рыцарь! Говори, и если в моей власти исполнить твою просьбу, она будет исполнена!

Эдгар поднялся и поклонился:

— Мессир! Сегодня я с моим другом графом Шато-Крайоном нашёл в развалинах крепости юношу-магометанина. Его придавило обломком Проклятой башни, и мы с Луи думали, что он умирает, однако лекарь Антуан не нашёл у него сильных повреждений. Юношу зовут Рамиз-Гаджи, он назвался сыном эмира Фарруха, а этот эмир, как вы знаете, погиб, и за пленника никто не заплатит выкупа. Он ещё не знает этого, не знает, что его ждёт неволя. Так вот, ваше величество, поскольку я и граф Луи смогли сохранить мальчику жизнь, я не хотел бы сделать эту жизнь полной отчаяния. Мы доставили пленного в ваш лагерь — во французском лагере нет такого опытного лекаря. А раз так, Рамиз-Гаджи принадлежит вам. И я прошу, если вы и впрямь хотите меня наградить за какую-то там вырытую в земле нору... я прошу вернуть ему свободу!

Ричард расхохотался:

— Похоже, похоже на тебя, сир Эдгар! Просишь в качестве награды жизнь пленника, которого я бы тебе и так отдал в полное распоряжение — ты же его откопал под обломками. Ладно, будь по-твоему: Рамиз-Гаджи, или Гажди-Рамиз, как его там, с этого мгновения свободен. Все слыхали? Но я могу выполнить и ещё какое-нибудь из твоих желаний, хотя бы в уплату за то, что ты научил меня держать в руках кузнечные клещи и немного владеть молотом. Подумай, время есть. А сейчас пей с нами — и пусть не говорят, что мы не любим франков! Да здравствует Франция!

И, ещё раз опрокинув кубок, он расхохотался:

— Ах, слыхала бы это моя матушка! Она-то уж точно в обиде на Францию[41]... Правда, сира Эдгара она тоже любит, мне об этом говорила жена. А кстати, куда это удалилась Беренгария? Кто-нибудь — ступайте, позовите королеву!

Эдгар, услыхав это, невольно вздрогнул. Ему больше всего не хотелось сейчас попадаться на глаза юной Беренгарии. Что если она, только что излив свои чувства королеве-матери, увидит его и каким-то образом себя выдаст?

А Элеонора, Элеонора? Как же всё-таки объяснить её странные и страшные слова: «Я бы хотела тебе помочь»? Или она и впрямь — враг своим сыновьям, как о ней поговаривали многие, и лишь делает вид, что любит Ричарда и гордится им? Или её поведение — ловушка для Беренгарии и её избранника? Так или иначе, ему, Эдгару, лучше сейчас держаться подальше от обеих королев!

— Я здесь, ваше величество! Ты звал меня, мой любимый?

Беренгария, лёгкая, стройная, в красном, шитом золотом платье, укрытая воздушным покрывалом, сквозь которое темнела её длинная, чуть не до земли коса, порхнула к Ричарду и села рядом с ним, нежно взяв его руку, лукаво и кротко засматривая в его глаза.

Видела она сидевшего за столом Эдгара или не видела, уже не имело значения. Ничто в этой весёлой, пленительной, счастливой женщине не выдавало пролитых только что слёз и отчаяния, которое так явственно звучало в её голосе. Полно, да в её ли? Кузнец смотрел, не веря себе! Если там, в шатре, была не она?.. Но КТО мог там быть?! Если же он и в самом деле слышал признания Беренгарии, то есть ли предел её коварству? И неужели Луи прав: нельзя положиться ни на одну женщину, они не умеют быть верными?..

С этой мыслью юноша до дна осушил поданный Блонделем кубок, и праздничная площадь, зажжённый посреди неё костёр, воины, плясавшие неподалёку в обнимку с какими-то полунагими сарацинками, — всё это стало плавно качаться перед его глазами, будто он смотрел с борта корабля, что шёл вдоль неведомого берега, на чей-то чужой загадочный праздник.

Глава четвёртая

Турнир

Граф Анри Шампанский был в бешенстве. С одной стороны, подвиги, совершённые им во время штурма Мушиной башни, доставили ему заслуженную славу, восхищение других рыцарей и почитание простых воинов. Филипп-Август щедро наградил верного вассала, выдав ему немалую долю добычи. А с другой стороны, досадная случайность сорвала намерения отважного графа принять участие в предстоящем турнире, и это совершенно испортило ему настроение.

Как и многие рыцари, Анри въехал