мы составим грамоту от имени православной церкви и её архиереев. Да будет она для россиян наставлением Господним.

Сказал своё слово Гермоген и своим верным и испытанным помощникам Пафнутию, Сильвестру и Петру.

— Вы пойдёте все трое в Смоленск. Там решается судьба Москвы. Пусть смоляне держат город и не дают простора Жигимонду двигаться к первопрестольной. Знаю, ваш путь как в преисподню. Да верю, исполните нужду державы, потому как с Всевышним вкупе.

— Всё исполним, Гермогеша. Нам бы токмо кису потяжелей да лошадок порезвей, — остался верен себе Пётр Окулов. — Оно ить и бражки ноне за полушку не ухватишь.

— Будут тебе и киса, и кони, и медовухи сулея, — скупо улыбнулся Гермоген и распорядился снабдить всем нужным своих послов.

В этот же час Гермоген разослал гонцов Патриаршего приказа по московским соборам, церквам и монастырям с наказом отслужить молебны и призывать-собирать силы в ополченческие рати под знамёна русской церкви. Покинув приказ, Гермоген велел подать ему карету и отправился по первопрестольной укреплять дух священнослужителей и горожан твёрдым словом. О выезде патриарха возвестили кремлёвские колокола.

И в царском дворце началось движение. Однако оно было иным, супротивным побуждениям патриарха. Не поставив в известность Гермогена, царь Василий решился на переговоры с гетманом Жолкевским. Он повелел брату Дмитрию скоро найти среди пленных поляков достойного человека и поручил ему уведомить гетмана об особой просьбе русского царя. Этим человеком стал бывший секретарь Лжедмитрия I, сменивший Яна Бучинского, пан Слонский. Подслеповатый, как Василий Шуйский, он был ещё более хитёр. Казик Слонский сразу оценил выгоду сделки, которую ему предложили в царском дворце. Не мешкая, он не только потребовал свободу для себя, но и хорошее вознаграждение. Князь Дмитрий Шуйский, который нашёл пролазу Слонского, пообещал то и другое. Казик не поверил.

— Прошу пана князя поруку и награду сей же час.

— Побойся Бога! Как можешь не верить слову князя?!

— О, Матка Боска! Я и себе не верю. Отпусти лучше в Ярославль...

Дмитрий был вынужден раскошелиться и выправить грамоту Дворцового приказа. На какую-либо другую Казик не соглашался. Ещё ему дали пару лошадей безвозвратно, к ним — крытый возок, и он уехал в стан гетмана Жолкевского с тайным поручением Василия Шуйского.

Тайна держалась недолго, и вскоре Гермоген знал, что царь Василий просил короля Сигизмунда о том, чтобы поскорее прислал в Россию своего сына королевича Владислава на царствие.

Однако гетман Жолкевский был дальновиден и поострее умом, чем Шуйский. Он не дал движения запросу русского царя. Но отправил в Москву гонца и приказал тому передать царю Василию, чтобы патриарх всея Руси и архиереи русской церкви дали согласие на крещение королевича в православие, ежели он пожелает.

Но в расчёты Шуйского не входило извещать патриарха о сделке.

Гермоген в эти дни завершал сбор ополчения, и оно выступило за пределы Москвы. И вовремя, потому как вновь пришёл в себя Лжедмитрий II. Войско у него приросло, он начал обкладывать Москву, занял Серпухов, Коломну, Каширу, обошёл стольный град с востока и был остановлен лишь под Зарайском, где стоял с ополченческой ратью князь Дмитрий Пожарский.

Лжедмитрий II ещё стоял под Зарайском, а рязанские воеводы братья Ляпуновы, вновь изменившие Шуйскому, прислали к Пожарскому гонцов с предложением отдать крепость на милость Лжедмитрия II. Но князь, движимый верностью престолу, укрепивши дух словом Гермогена, с гневом отклонил вражий совет Ляпуновых и вступил с отрядами самозванца в бой. И тогда Лжедмитрий II ушёл от Зарайска, зная, что князь Пожарский и с метлой ратью может разбить его войско.

В эти же дни патриарх Гермоген сумел помочь Троице-Сергиевой лавре. В сёлах Мытищи и Тайнинском, в Петровой слободе и по деревням севернее Москвы стояла ополченческая рать. И Гермоген велел идти этой рати к лавре и прогнать поляков, всё ещё державших там осаду. Но Яну Сапеге донесли о приближении русской рати, и он спешно в ночь увёл своё войско на запад, лесами двинулся к Звенигороду.

Зоркие защитники лавры увидели бегство врага и огласили ночные окрестности колокольным звоном. Да был сей звон не набатный, а благовестный.

Вскоре же о победе над Яном Сапегой знал патриарх Гермоген, и в честь освобождения лавры от осады Гермоген исполнил в Успенском соборе Кремля торжественную литургию.

Царские войска всё это время бездействовали. И тем непримиримее стал к царю Василию Гермоген. Облачившись в торжественные одежды и собрав кремлёвских архиереев, он пришёл с ними в Грановитую палату, где нашёл многих бояр, и потребовал от них, чтобы искали царя в своём кругу.

— А ежели вы сомневаетесь, что среди вас найдётся достойный Мономахова трона, я назову его. Кличьте князя Василия Голицына, ежели он вам мил, а народ его примет. Не угоден Василий Голицын, зовите из Костромы князя-отрока Михаила Романова. Никто другой не сподобится с ним в правах на трон и корону, — заявил Гермоген.

Но думные бояре в эту пору увязли в распрях меж собой и были глухи к словам патриарха. Лишь князь Фёдор Мстиславский подошёл к Гермогену и негромко, но так, что многие услышали, сказал:

— Владыко святейший, тебе нужно заботиться о душе. Время пришло. А мы уж порадеем о России.

— Изыдь, княже-извратник. Давно ли со службы от самозванца ушёл! И тут воду мутишь. Изыди, пока клятвой не обрёк, — вспылил Гермоген. — Ектинью на тебя накладываю по сто поклонов каждый день! — И он трижды стукнул посохом об пол, призывая архиереев к вниманию. — Буду молиться за народ! Россия же и без вас возвысится! — И патриарх покинул Грановитую палату.

Гермоген ушёл в свои покои. Его встретили Катерина и Ксюша. Подбежав к нему, отроковица таинственно сказала: — Дедушка, я ноне гуляла возле речки и видела князя Тюфякина.

— Загадка в чём, внученька? — спросил Гермоген.

— Так через неделю князю грозит постриг. Видела, что он в скуфье.

— Какой нуждой приневоленный? — спросил обеспокоенный патриарх и посмотрел на Катерину, которая стояла за спиной десятилетней девочки. Катерина пожала плечами, дескать, не ведаю.

— Князья Михаил да Иван Салтыковы, что с татями водятся, силу проявят, — раскрывала тайны Ксюша.

— Боголепно, — пошутил Гермоген.

— Но, дедушка, Тюфякин за царя-батюшку будет пострижен, — шёпотом сказала Ксюша. — И царь в сей же день в монаха обернётся.

Гермоген не нашёлся что сказать в ответ. И спросил Катерину:

— Дочь моя, сие правда, что речёт твоя блаженная?

— Я