И неожиданно выхватил у меня ракетницу.

– Ты что…

– А! – закричал Пятахин и выстрелил в кусты.

Это было похоже на выстрел из бластера – ну, как в кино. Пылающий сгусток ударил в зеленку, оттуда рассерженно рыкнуло, осыпались листья…

И все. Тишина.

Пятахин сунул мне ракетницу и гадкой обезьянкой вскарабкался на ближайшую березку. Деревце было тоненькое и под тяжестью Пятахина согнулась, он повис.

А я не знал, что мне делать, ну не лезть же на самом деле на березу? Медведь там только так достанет.

Поэтому я перезарядил ракетницу и стоял, ждал, что дальше. А Пятахин висел. Так оно и продолжалось. Из кустов никто не показывался, медведь – если это был, конечно, медведь, – чего-то ждал.

Через несколько минут Пятахин съехал с дерева и шлепнулся на землю. Больше он на березку не полез, подбежал ко мне.

– Ты безнадежен, – сообщил ему я.

– Так я давно тебе говорил, от меня надо подальше держаться. Давай лучше сваливать, – указал пальцем Пятахин. – Обратно…

Я не стал спорить, пошли с поляны, ну его, кому хочется с медведем возиться… Шагали осторожно, прислушиваясь и приглядываясь, а если честно, мне хотелось и рвануть бегом. Но я знал, что так совсем нельзя – если медведь здесь, то он наверняка кинется…

Опять тряхнуло. На этот раз сильнее, повалились с ног, а подниматься не стали, лежали долго, боялись, что тряханет еще, не меньше десяти минут, потом успокоились, хотя Пятахин выразил сомнение. То есть уверенность, что это все-таки метеорит, разумеется, с некровирусом.

– Может, мы вообще на земле только двое остались, – предположил Пятахин. – Остальные уже мертвяки, уже мочат друг друга. Или пришельцы высадились и всех поработили уже…

…И уже загоняют плетками в трюмы своих звездолетов на предмет отъятия крови, желчи и прочих биологических субстанций.

Пятахин стал развивать идеи о том, что неплохо бы ему организовать и возглавить сопротивление, потому что именно такие, как он – решительные и целеустремленные, – могут повести народ к освобождению…

– Надо одеждой поменяться, – вдруг предложил Пятахин.

– Зачем? – не понял я.

– Жохова наложила проклятье, если поменяться одеждой – произойдет сбой программы – и мы выйдем.

Мне не хотелось переодеваться в пятахинское, я промолчал.

– Точно выйдем. Ну, если не хочешь меняться, давай тогда вывернем наизнанку. Это старый способ избавиться от проклятья.

И Пятахин стал переодеваться лежа, рассуждая о том, что из всего этого получилась бы отличная быдлеска. И даже не быдлеска, но настоящий полный быдломерт – фильм про приключения городских неудачников, заблудившихся в лесу.

Не знаю зачем, но я тоже переоделся, вывернул ветровку и штаны, наверное, пятахинское безумие проникло мне в мозг, с кем поведешься, от дурака и наберешься, это все давно проверено.

Вывернули одежду и стали глупее выглядеть, во всяком случае, Пятахин – подкладка его куртки была сшита из старого лоскутного одеяла, яркого, в индийских огурцах, в розах и кубиках. Он стал похож на Петрушку и сказал:

– Пойдем. Нечего тут совсем валяться. Вообще-то надо еще говорить задом наперед для надежности… Тогда точно подействует. Ну, или на другом языке можно… Слушай, Бенгарт, ты ведь немец, должен знать пару слов.

– А я не знаю, – огрызнулся я.

Пятак отмахнулся.

– Тут знание вообще не нужно, тут чтобы похоже было. Давай? Вот примерно так – вас ист дас, херр оберлёйтенант?

И на меня поглядел.

– Ну?

– Что «ну»?

– Булькни чего на ридной мове.

– Фройндшафт, – ответил я. – Фрюхтбаркайт, фабрикен унд заводен.

– Йа-йа, дас ист гут бутерброден.

Воспаление мозга. Где-то между концертом горлового пения и битвой в грязи. Я подхватил воспаление мозга воздушно-капельным путем, от Пятахина, когда он чихнул – и это вот его странные проявления. Галлюцинации, и я в них.

– Бутерброден ферботен! – подхватил я. – Хенде хох! Вассер абдрюкен!

– Капитулирен цурюк! Их вайс нихт, герр хауптманн!

Я кивал с понимающим видом. А ничего, забавно, оказалось, что говорить по-немецки очень даже просто и весело. Надо будет с Александрой попробовать.

– Тиргартен бомбардирт. Натюрлихь! Ди дойчен мотоциклетен марширт!

– Фашистишен паразитен, яволь штандартенфрейляйн!

– Придуркен расстреляйтунг!

Ну, и так далее. Я сбился первым, повторил про фабрикен унд заводен, у Пятахина немецкие запасы тоже закончились, и он снова завел про айнштурценде бутерброден. Я подумал, что так можно долго ходить в вывернутых одежках и шпрехая по-немецки, и хорошо, что нас не видит какой-нибудь там приличный человек, а то бы сдал в психушку.

И пятисот метров не прошли, Пятахин остановился, все-таки у него чувство опасности совсем звериное, как у любого порядочного вурдалака.

– Что? – спросил я.

Он пожал плечами.

– Что-то там… Нехорошее.

– Посмотрим давай.

Мы медленно, почти на цыпочках двинулись вперед и скоро увидели.

Яма. Совсем свежая. Глубокая, метра, наверное, три, длинная. То есть даже не длинная, она тянулась справа налево, и краев я не видел, земля точно открыла длинный кривой рот.

– Вот оно и шумело, – Пятахин подобрал шишку, кинул вниз. – Разрыв.

Шишка застряла в жидком песке.

Никогда такого не видел. И не знал, что так бывает.

– Это…

– Разрез, – объяснил Пятахин. – Так буераки заводятся. Земля лопается, ключи начинают бить, потом пошло-поехало, через пару лет тут уже овраг настоящий протянется.

– А почему на дне воды не видно? – спросил я.

– Она пока не держится. Там песок… зыбучий. В нем все вязнет. Вон смотри, шишка уже провалилась.

Шишка на самом деле почти провалилась, осталась черная макушка.

– Это из-за дождей, наверное, – Пятахин смотрел вниз. – Земля здесь внаклонку, вот и слезло. Это как трясина, так и мы могли провалиться…

Конца этой расщелине не виделось, и ровная она была, на самом деле как разрез, точно кто-то рассек землю саблей. Деревья уже начали наклоняться в сторону, высоченные сосны скосились, как сбитая смерчем трава, выставили из земли корни, а некоторые сломались, растопырив в разные стороны острые щепки.

– Могло и деревом завалить, – сказал Пятахин. – Мясорубка какая. Да уж… Прикинь, если бы мы сюда двинулись, то мы бы точно провалились. Или соснами побило бы. А этот медведь, получается, нас удержал, – сказал Пятак совсем серьезно.