Кронштадте шли аресты — возобновлялись вроде бы закончившиеся репрессии после падения Кронштадта. Грибов, представитель ОО ПВО при МСБМ, что-либо пояснить отказывался. Молчал и начальник Политотдела П. И. Курков, хотя и обещал разобраться в причинах ареста командиров-военморов в Кронштадте. Викторову и Галлеру лишь оставалось гадать о внутренних причинах происходящего. Но к исходу 22 августа, прикинув, кого «изъяли», они решили, что ждать более нельзя. Коморси Немитце находился на юге, начальник Морского штаба А. В. Домбровский от каких-либо действий без санкций коморси отказывался. Ведь это означало вступление в конфронтацию с всесильным Сладковым, с Автуховым — комиссаром штаба. Галлер быстро составил текст рапорта Немитцу от наморси Викторова. Согласился подписать его и И. К. Наумов, член РВС МСБМ и комиссар МСБМ, добавив — с уточнением.

«Минная дивизия: — боеспособность впредь до укомплектования судов минспецами, артспециалистами, механиками и командирами потеряна...

Дивизия подлодок: — боеспособность понижена на 30%...

Дивизия траления: — боеспособность понижена на 30%...

Линейный корабль «Парижская коммуна». Боеспособность нарушена...»

В конце рапорта все-таки сделал приписку осторожный комиссар Наумов:

«Фактическую сторону (военно-техническую) свидетельствую равно и относительно Дивтрала. В остальном вообще относительно фильтрации и списания комсостава остаюсь при своем мнении».

Иначе говоря, комиссар Наумов полагал аресты бывших офицеров делом необходимым и полезным.

Такого же мнения придерживался и уполномоченный ОО ПВО Грибов. 9 сентября он докладывал своему начальнику Даубе:

«Я полагаю, что чем больше их[23] будет изъято, тем быстрее будет строиться наш Красный Флот. А старых военспецов использовать в тылу по специальности, а когда встретится нужда, мы всегда сможем их... заставить работать так, как захочет Пролетарская Диктатура».

Чекист Грибов был прозорлив — до первых «шарашек» оставалось меньше десятилетия.

Но военные моряки-профессионалы имели иное мнение. 3 сентября наморси М. В. Викторов направляет официальное письмо комкоморси И. Д. Сладкову с просьбой освободить часть арестованных. Но, похоже, никто освобожден не был. Родным арестованных, неожиданно лишившимся главы семьи в ту пору, когда паек военмора составлял единственный источник существования, даже не отвечали.

Возникали ли у комиссаров сомнения в правомерности или хотя бы целесообразности прошедших арестов? С самого начала против массовых арестов выступил Г. П. Галкин, комиссар штаба МСБМ до ноября 1921 года, с 26 ноября — комиссар Оперативного управления Морского штаба Республики, с 1922-го,— комиссар этого штаба. Возможно, что благодаря ему не «изъяли» тогда многих «бывших», в том числе Викторова и Галлера. К тому времени Галкин прошел на флоте немалый путь: в 1912 году поступил в Кронштадтскую школу юнг, потом служил на линкоре «Андрей Первозванный», унтер-офицером на эсминце «Автроил». После Февральской революции он депутат Ревельского Совета, член Центробалта, депутат Гельсингфорского Совета, входил в Совкомбалт, в партию большевиков вступил в 1918 году... Знавший Галкина в первую мировую по Минной дивизии контрадмирал В. А. Белли отзывался о нем с большим уважением, отмечал его интеллигентность, живость ума.

Эшелон с арестованными военморами пришел в Москву, в Бутырке их разделили на группы и отправили в тюрьмы разных городов — в Казань, Тулу, Нижний Новгород, Харьков, Орел, Брянск, Курск, Ярославль, Вологду... Особенно большие группы направили в Харьков (101 человек), Курск (47 человек) и Новгород (36 человек). Может быть, в Москве были переполнены тюрьмы, а может быть, планируя расправу, в ВЧК решили, что малыми партиями в разных городах это намерение осуществить проще. В столице же остались десятка два-три арестованных, наиболее интересовавших ВЧК — тех, от которых собирались добиться ключевых показаний.

Еще на пути к Москве арестованные попытались известить телеграммой о происшедшем Л. Д. Троцкого и в копии — Ф. Э. Дзержинского и наркома Рабкрина (фамилию наркома Рабкрина Сталина, видимо, не знали).

«Голодая и страдая от холода, — говорится в телеграмме, — следуя по направлению к Москве, обращаемся к Вам как своему народному комиссару и взываем к Вашим человеческим чувствам, просим Вашего распоряжения о снабжении нас необходимой одеждой, бельем и пищей. Горячо просим прислать Вашего представителя, дабы он мог лично убедиться и доложить Вам о нашем положении».

Телеграмму подписали «представители эшелона Бокард и Коль. Возможно, что Троцкий, получи он эту телеграмму, узнав о массовых арестах в своем наркомате, и начал бы что-то делать. Ведь в строительстве Красной Армии и Флота он опирался на сочетание и сотрудничество военспецов из офицеров, генералов и адмиралов с комиссарами-большевиками. Вторые должны были контролировать первых, не вмешиваясь в оперативные и военно-технические вопросы. Но телеграмма была перехвачена на станции Малая Вишера, оригинал ее тут же попал в руки коменданта эшелона.

Как ни странно, но в архивных документах мне не удалось найти каких-либо следов борьбы коморси Республики Немитца за освобождение своих подчиненных. На своей высокой должности он оставался до 22 ноября 1921 года. Но, может быть, с августа находясь под подозрением у ВЧК и Сладкова, Немитц не имел возможности действовать? Или это он предпринял попытку освободить хотя бы часть заключенных, добившись от Сладкова письма к Троцкому с просьбой вернуть в МСБМ 97 военморов? Письмо это от 15 октября логично и грамотно, написано со знанием дела. Вряд ли оно могло принадлежать перу Сладкова. В письме содержится признание — заменившие арестованных «совершенно не могут управлять судном, что сопряжено с авариями и другими весьма нежелательными явлениями». С просьбой о пересмотре дел арестованных к А. Х. Артузову, члену коллегии ВЧК и начальнику Особого отдела ВЧК обращается также в это время и Галкин.

Но целеустремленная, упорная работа по освобождению командных кадров флота из тюрем ВЧК началась, однако, лишь после того, как в командование Морскими Силами Республики вступил Э. С. Панцержанский, бывший старший лейтенант и старший офицер эсминца «Гром» в Моонзундском сражении в начале октября 1937 года, в гражданскую командовавший Онежской флотилией, а после ее окончания — начальник Морских Сил на Каспии и Черном море. По воспоминаниям Н. М. Панцержанской, жены коморси, арестованной сразу же вслед за мужем — «врагом народа» в 1938 году, Э. С. Панцержанский был вызван из Севастополя в Москву Троцким в конце сентября или в начале октября 1921 года. Председатель Реввоенсовета предложил ему пост командующего Морскими Силами и помглавкомора (помощника главкома по морской части). В этих воспоминаниях говорится, что Панцержанский был принят Лениным и Троцким и что он доложил вождям о массовых арестах военморов из бывших офицеров, о резком снижении из-за этого боевой готовности флота. На что ему будто бы было предложено подать наркомвоенмору списки арестованных с пояснительной запиской.

Такая справка и была 22 ноября, то есть в день вступления Панцержанского в должность, подана за его подписью Троцкому.