Ламприер вышел наружу и двинулся по следам. Снег скрипел под его подошвами, свет из двери больше не освещал дорогу, различать следы в потемках было трудно. Да и сами следы становились все менее четкими, и, немного пройдя, он вообще потерял их из виду. Ламприер вдруг обнаружил, что стоит посреди абсолютно ровной снежной поверхности, словно какая-то невидимая сила подняла преследуемую им добычу в воздух. Невероятно, но на снежной глади не было никаких следов. Ничего не оставалось, как вернуться, что он и сделал, но обнаружил, что задняя дверь закрыта. И заперта изнутри. Из-за нее не доносилось ни звука. Какой-нибудь старательный слуга, или, может быть, Септимус, которого он упустил где-то в бледной мгле за домом, вернулся и недоумевает, куда это он, Ламприер, подевался. Ламприер забарабанил в дверь и закричал, но кругом стояла глухая тишина. На улице было довольно холодно. Воспоминания о назначенных встречах смешались в его голове: Септимус и другие люди, Гардиан, Кастерлей… Вдруг ему показалось, хотя это было полным абсурдом, что сам дом наделен неким смутным сознанием и отвергает его, словно какое-то чужеродное тело. Но теперь он хотя бы знал, где находится: на заднем дворе. Проще всего было обойти дом вокруг и войти через парадную дверь, постучать в нее молотком. А может быть, фейерверк все еще продолжается. Тогда все вышли и стоят сейчас снаружи. Лидия, Боксер, Уолтер и остальные. Джульетта.

После того как он вернулся к закрытой двери, дом как будто погрузился в темноту, и его смутный силуэт, сливаясь с окружающим мраком, казался еще более бесформенным. Покрытые снегом лужайки уходили куда-то к снежным холмам, под которыми скрывались аккуратно подстриженные живые изгороди. Ламприер подумал, повернулся к дому правым боком и отправился в путь сквозь снежную мглу.

Когда его глаза привыкли к темноте, оказалось, что сам снег испускает очень слабый свет и каждая снежинка, запертая в своей ледяной клетке, блещет крохотной искрой. Вокруг стояла полная тишина, лишь под сапогами Ламприера скрипел снег, да ветви невидимых деревьев как будто терлись друг об друга, издавая низкий скрипучий звук. Снежная пелена окутала все кругом — лужайку, изгородь, каменные украшения, подстриженные деревья. Дорожки, обрамленные теми же высокими зарослями живой изгороди, убегали вправо и влево через каждые несколько ярдов, и Ламприер свернул на ту, которая, по его расчетам, шла параллельно стене дома. Сам дом пропал из виду.

Ночной воздух, плотный от сырости, висел между стенами изгороди. Дорожка начала уводить Ламприера по касательной от места его назначения, где теперь, казалось ему, толпились гости, подняв к небу лица, красные, синие и зеленые в свете фейерверка. Сад хранил молчание. Ламприер прислушивался, как скрипит снег под его подошвами, и временами то подпрыгивал, то выворачивал стопы, чтобы хруст изменил тональность. За ним тянулась цепочка странных, неровных следов. Ровные линии ухоженного сада постепенно делались все более прихотливыми, аккуратная изгородь — все более раскидистой. Даже снег больше не походил на ровное одеяло, а лежал какими-то складками и морщинами, сводя на нет все старания садовников, проектировщиков и прочих приверженцев веры в идеал. Маленькие снежные грядки поднимали свои змеиные головки, словно вопрошая, как единое соотносится с многообразным, и завихряясь в дикие неэвклидовы пространства.

Занятый созданием своей снежной музыки, Ламприер поднял голову лишь тогда, когда под его ногами возник явный диссонанс. Снежный покров стал тоньше. Вокруг стояла тишина. Дом исчез из виду. Где-то за его спиной осталась заснеженная линия живой изгороди, но ее тоже не было видно. Снежная мгла смешала землю с небом, и перед Ламприером простиралась только белая пелена, вздымавшаяся от его ног прямо к небу. Лимб, подумал он. Или парадиз, персидский рай. Pairidaezo , огражденный вертоград. И вспомнилось, что Алиса де Вир говорила, что прямо от дома начинается низина. Наверное, он описал слишком большой полукруг, отошел в сторону, а сейчас по той же параболе вернулся обратно. Пока он смотрел вверх, белый склон стал как будто больше, и ему показалось, что дом скрывается за этим холмом. Он решил подняться на него и потом спуститься к дому. Но через некоторое время оказалось, что он не поднимается на холм, а спускается с пологой горы. Только однажды этот незаметный склон пересекла какая-то канава; Ламприер без труда преодолел ее, спустившись вниз и выбравшись наверх. Низкий белый бугор как будто приблизился, но простерся вдаль. Дорога становилась труднее, и приходилось смотреть под ноги, чтобы не запутаться в низком кустарнике, запорошенном снегом. Ламприер немного попрыгал с кочки на кочку, забавляясь новой игрой, потом пробрался сквозь целый кордон можжевеловых кустов, полукольцом окруживших выпуклое белое пространство. Это был совсем не холм. Это была рощица, спрятавшаяся под снежным покрывалом и выславшая вперед низкий кустарник и подлесок, которые он миновал. Ламприер шел вперед через участок старых, высохших деревьев, словно переходя вброд озеро, полное белых пушинок. Заснеженный лес постепенно поглощал его — ноги, талию, грудь, голову, наконец, пока он не обнаружил, что идет под пологом снежного шатра.

Тесно сцепившиеся ветки над его головой были покрыты толстым слоем снега. Зато внизу, под ногами, мокрая земля, казалось, сочилась жизнью. Дикий боярышник хватал его за ноги, а стволы кривых деревьев набухали наростами. От земли поднимался пар, почва под ногами делалась все более мягкой и скользкой, пока не захлюпала перегнойным месивом травы, листьев и веток. Казалось, вокруг него происходит медленное горение. Острый запах преющей чемерицы, лабазника и белены уступил место более ядовитым испарениям. Остатки лесной растительности курились маленькими вулканчиками. Крупные капли воды, образующиеся от конденсации пара, капали откуда-то сверху на скользкую, жирную землю. Снег над его головой приобрел непонятный оранжеватый оттенок. А склон продолжал увлекать его вниз. Земля под ногами чавкала, и скоро ему пришлось обходить целые лужи стоячей воды. Лес снова изменился, стал тише и холодней, царившая в нем скрытая жизнь замерла. Низкорослые орешники и дубы клонились друг к другу; некоторые еще стояли прямо, как будто по-прежнему держась корнями в земле, но все они были мертвы. Черные лужи гнилой стоячей воды изредка побулькивали, выпуская болотный газ. Сапоги Ламприера насквозь промокли, прежде чем он сообразил, что, должно быть, находится на затопленном выгоне с западной стороны дома. Алиса де Вир не упоминала о подлеске полуторавековой давности. Очевидно, его не расчищали со времен четвертого графа, и Ламприер задумался, знает ли она об этом вообще. Итак, он пошел не в ту сторону. Надо было возвращаться.

Но он не повернул назад. Он двинулся дальше, предполагая пройти лес насквозь и, обогнув его по краю, вернуться к дому, который находился, вероятно, у него за спиной… а может быть, сбоку… или вообще впереди. Можно было только гадать. И чем дальше он шел, тем отчетливей становился оранжевый оттенок снежного покрывала.

Отчасти упрямство его объяснялось кое-какими обидными для самолюбия обстоятельствами недавнего прошлого: деревенской растерянностью среди торговок и уличных разносчиков в день прибытия в Лондон, робкой зависимостью от решительного Септимуса в их рейдах по столичным улицам. Но самое главное, конечно, было в другом. Где-то далеко, в самой глубине таились чувство вины и укоры совести за то, что он остановился на тропе, которая привела его к озеру с водопадом на Джерси. Он не пошел Ю1да вперед. Его хватило только на то, чтобы трусливо смотреть, как извивается в предсмертных муках тело, которое было телом его отца. Он смотрел, как воплощается наяву история, которую он накануне читал и нарисовал со всеми подробностями в своем воображении. И сейчас эта картина, то и дело появлявшаяся перед его внутренним взором, толкала его вперед.