В понедельник задул сильный ветер, пришлось убирать паруса. Из-за недостаточного балласта судно стало очень валким. Мы убрали так много парусов, что, когда корабль кренился в наветренную сторону, почти было видно киль. Это доставляло много неудобств неграм в трюме, и при каждом сильном крене их быстро бросало в подветренную сторону, что оказывалось небезопасным. Жесткий бриз вызвал также сильное волнение моря, что привело к большому числу заболеваний. Качка лишала негров аппетита, и, когда им предлагалась после обеда еда, к ней прикасались очень немногие. Испанец орал, настаивая, чтобы они ели в любом состоянии, раз им готовят пищу. Он заставлял бедняг проглатывать ее под угрозой жестокой порки.

Капитан рассчитывал обнаружить землю после этого полудня либо следующим утром. Число впередсмотрящих было удвоено, им приказали следить за появлением высокого берега и малого судна. Думаю, около полудня или чуть позже раздался сверху возглас наблюдателя: «Земля!» Капитан, находившийся на палубе, сразу поднялся наверх, где пробыл некоторое время. По возвращении он о чем-то говорил с испанцем. Курс корабля не менялся, и мы быстро сокращали расстояние до берега.

Вскоре после этого нас заставил вздрогнуть возглас сверху: «Парус!» Мы с большим интересом наблюдали за приближением чужака, в котором скоро различили направлявшийся к нам небольшой шлюп. Оба капитана внимательно всматривались в приближавшееся судно. Сильный бриз вскоре подогнал его к нам в то время, когда мы отпустили фалы фор-бом-брамселя. На взятие на гитовы парусов судно ответило отоплением реев. Это, видимо, развеяло все сомнения в головах двух капитанов, и корабль немедленно лег в дрейф. Верхний угол грот-паруса шлюпа был поднят, когда он вышел на расстояние видимости и был приведен к ветру. Капитан-испанец теперь приветствовал шлюп на своем языке, и после коротких переговоров со шкипером шлюпа нам приказали сесть в шлюпку правого борта. Мы быстро подчинились, спустили шлюпку и двинулись к шлюпу. Его шкипер прыгнул к нам, и мы доставили его на свой корабль. Некоторое время шкипер беседовал с капитаном, между тем как испанец писал письмо. Он передал его гостю вместе с рядом устных инструкций, после чего мы доставили шкипера обратно на шлюп. Как только мы отошли от борта его судна, он сразу поставил паруса и направился к берегу.

Подняв лодку на борт, мы наполнили ветром грот-марсель и удалились от берега. Это разочаровало команду – мы надеялись, что негров высадят на берег, а движение корабля с носом, обращенным в открытое море, приводило в уныние. Впоследствии обнаружилось, что шкипер шлюпа некоторое время ожидал нас, чтобы передать инструкции. Мы также выяснили, что были достигнуты договоренности послать для принятия нашего груза два малых судна. Они должны были дрейфовать вне зоны прохождения военных кораблей, патрулирующих эту часть побережья. Мы держались поодаль от берега, возможно дальше от опасности, до субботнего утра. К этому времени нам следовало вернуться на прежнее место.

Поступил приказ кормить негров в трюме, поскольку выводить их на палубу не позволяло позднее время. Кроме того, было бы неблагоразумно держать многих из них на виду, когда корабль оказался в столь опасных водах. К счастью, кок не пренебрег готовкой пищи для негров, поэтому все прошло без задержки.

В это время я был рулевым, а на палубе не находился только корабельный кок. Ветер продолжал крепчать и постепенно отклонялся к северу, так что я не мог вести корабль по компасу без поднятия парусов. Я гаркал на кока три или четыре раза, но он, должно быть, производил столько шума кружками и кастрюлями, что до него не мог дойти с кормы человеческий голос. Я повернул руль на три-четыре румба, когда ветер неожиданным порывом изменил направление на северное и почти обстенил паруса. Я быстро переложил руль, и корабль, не имея времени для потери направления, медленно повалился под ветер, а паруса наполнились. Ветер был настолько сильным, что судно накренилось до такой степени, что поручни с подветренной стороны оказались под водой. Теперь волны хлынули в люки, смывая негров, настил и все, способное двигаться, в подветренную сторону и вызывая сильное возбуждение среди всей команды. Через несколько минут капитан и команда выползли на палубу. В это время корабль сразу оказался с полностью зарифленными парусами и лег в дрейф. Теперь задул северный ветер.

Шторм продолжался до захода солнца следующего дня. Затем ветер стих настолько, что можно было поставить брамселя. Я радовался ослаблению шторма из-за бедных негров, которым сильная качка и недостаток свежего воздуха доставляли большие страдания. Во время шторма под крышки люка подкладывались тамбуры для предотвращения проникновения воды, и это препятствовало вентиляции трюма. На следующий день установилась хорошая погода, и, когда корабль лег на свой курс, ветер дул почти с траверза. Так как нас отнесло от берега на большое расстояние, необходимо было поставить все паруса, чтобы достигнуть места встречи в назначенное на следующее утро время.

Когда шторм начал трепать корабль, члены команды в трюме потешались над нелепой в целом ситуацией. Видимо, они закончили кормежку негров. Бачки с водой были наполнены и расставлены в удобных для обслуживания местах, когда неожиданно, без предупреждения, покатились кувырком в подветренную сторону и их чуть не раздавили негры, которые скатывались на них сверху. Бачки с водой летели, расплескивая свое содержимое и обдирая голени людей. Несколько раньше матросы смогли выбраться из-под негров, которых настолько парализовал страх, что они потеряли способность шевелиться.

Мой приятель Фрэнк сказал, что «ниггеры побелели как мел». Я допускаю, однако, что он, будучи в возбужденном состоянии, преувеличивал. Капитан оказался не лучше простых матросов, поскольку был опрокинут на палубу и несколько негров перекатилось вверх тормашками прямо на него. Впоследствии он заметил, что они воняли «хуже, чем гнилая треска» и их зловоние выносилось хуже, чем весь их вес.

После полудня была забита последняя из десятка свиней, которых мы приняли на борт перед отбытием из Америки, часть туши была использована для морского пирога. Мы питали некоторую жалость к маленькой свинке и сожалели, когда ее жестоко забили. Совсем недавно свинку выпускали из загона и позволяли бродить по главной палубе. Контактируя со многими людьми, она стала совсем ручной и «приобрела значительный опыт», как выразился кок. Некоторые из матросов научили ее трюкам, лучшим из которых был прыжок через обруч. В этом животное достигло большого искусства и могло выполнять трюк, не задевая краев обруча. Свинку научили также подходить на свист, а потом приняли членом вахты по правому борту, ибо, когда матросы заступали на вахту, она обязательно появлялась из-под лебедки и рыскала по палубе, пока вахтенные не исчезали внизу после восьми склянок. Когда подали морской пирог, мы почтили ее память, доказав таким образом силу нашей любви к ней – даже после гибели.

Все члены экипажа добровольно оставались на палубе всю ночь и заняли обзорные площадки внизу и вверху, поскольку мы снова приближались к острову в фарватере других судов. Зажигать свет в каюте запретили, а нактоуз закрыли сверху брезентом. Оставили лишь маленькую дырочку, сквозь которую рулевой мог видеть компас.