— Даже с волком?

— Волк — Божье создание, как и мы.

— Значит, можно с ним совокупляться?

Анна закусила губу. Почему они не слышат, что она говорит им? Ее ответ проскользнул мимо ушей ее обвинителей, будто форель выскользнула из рук.

— Я не совокуплялась с волком. И ни с кем другим.

Шепот пробежал по залу: одни верили ее словам, другие сомневались.

Тогда архидиакон привлек к себе внимание, постучав по пюпитру.

— Однако, — мирно провозгласил он, — когда читаешь ваши стихи, не создается впечатления, что их автор — невинное создание. Позвольте, я процитирую:

Возлюбленный, мой рыцарь без брони,

Свет рук твоих меня из глины лепит.

На белом свете мы с тобой одни,

Вдвоем — едины, словно звук и лепет.

Архидиакон улыбнулся, считая вопрос закрытым.

— Вы говорите об объятиях, о телах, создающих друг друга, вы множите любовников и любовниц. Разве так пристало говорить девственнице?

— Я уже говорила монсеньору, что мои слова редко выражают то, о чем я говорю. Я обращаюсь в этом стихе к Богу.

— Конечно, такая посредственная поэтесса, как вы, не всегда может справиться со словами, это правда. Однако слова вы ищете и находите на ниве похоти.

— Это лишь образы.

— Но какие! Тела, ласки, проникновения, пот, экстаз. Настоящая похоть, что же еще? Можно подумать, мы в гостях у Сатаны.

— Разве монсеньор не читал Песнь песней?

Стрела попала в цель, у архидиакона почва ушла из-под ног. Брендор ликовал, стоя в тени колонны, — если не он был автором этого хлесткого ответного удара, то именно он помог Анне найти его, предложив изучать Библию.

Судьи продолжили свое дело.

— Что вы искали, погружаясь в воду?

— Мира для размышлений.

— Что вы называете размышлением?

— Ты покидаешь свое тело, чтобы слиться с главным.

— С главным?

— С любовью, которая разлита между творениями Божьего мира. В каком-то смысле с Богом.

Архидиакон резко поднялся с места:

— В каком-то смысле с Богом! Да разве можно терпеть подобные выражения?! Как будто Бог — это нечто приблизительное.

— Монсеньор прав. Бог — это все. Однако сказать «Бог» — не значит понять Его.

— Она отчитывает меня как плохого ученика! Эта невежда разговаривает подобным образом с эрудитом! Откуда подобный апломб?

— Какая разница, монсеньор? Здесь не о моем апломбе речь.

Собравшиеся затаили дыхание. Несмотря на всю свою тонкость и красоту, Анна совсем не была слабой. Ее твердость поражала. И с каждым мгновением — все сильнее.

— Почему вы выходили из дому по ночам?

— Днем я занята в бегинаже.

— А почему в полнолуние?

— Чтобы не заблудиться в полях и в лесу. Иначе мне не видно, куда идти.

— Чего вам не хватает в Брюгге?

— Природы.

— Почему?

— Потому что в городе я чувствую только людей. В лесу же я чувствую Бога.

— А в церквах, построенных, кстати, как раз для людей, вы не чувствуете Его?

— Чувствую, когда смотрю на свет.

После этого ответа в зале воцарилась полная тишина. Анна не поняла, что подобным ответом сыграла на руку судьям. Все вместе и каждый в отдельности рассматривали церковь как место для исполнения долга — в церкви нужно было преклонять колени, осенять себя крестным знамением, петь, слушать, молиться, читать Библию, исповедоваться. И если следовало на что-нибудь смотреть, то на распятие над алтарем, а вовсе не на свет. Анна говорила не как христианка, это, скорее, были речи дикарки. Очевидно, эта женщина была похожа на ведьму, свободная, гордая, она была близка к природе и плотской любви.

— Ваша кузина Ида обвиняет вас в том, что вы ее сглазили.

— Зачем мне было это делать? Я столько месяцев подряд выхаживала ее. Я люблю ее.

— Вы всех любите?

Это замечание вырвалось из уст прелата.

Анна спокойно приняла его:

— Я стараюсь. — Прежде чем продолжить, она повернулась к архидиакону. — Даже тогда, когда мне это трудно. Разве Христос не говорил нам: «Возлюбите врагов своих, как самих себя»?

Прелат пожал плечами, делая вид, что далек от мирских страстей.

Прокурор педантично продолжал задавать вопросы, как будто тщательность могла заменить ум.

— Подобное стечение бед, свалившихся на вашу кузину, кажется подозрительным: она необъяснимым образом оказалась в горящем доме, потом ее нашли повешенной.

— Бедной Иде пришлось многое пережить.

— Она объясняет это порчей, которую вы на нее навели.

— Среди испытаний, выпавших на ее долю, есть и нравственные. Ида так мучится, что часто ее страдания обращаются в ненависть, ярость, бред. В такие минуты ей хочется отыскать виновного в ее несчастьях, обвинить в них кого-нибудь, а не себя. Вместо того чтобы вглядеться в свою душу, она предпочитает искать врагов.

— Вы отрицаете, что навели на нее порчу?

— Это невозможно, ибо порчи не существует.

— Что вы сказали?

Присутствующие были удивлены не меньше, чем судьи.

— Вы не верите в проклятия?

— Не верю. Истории про порчу, колдовство, про чары, из-за которых человек низвергается в бездну, — это просто сказки для детей. У слов нет подобной силы.

— Значит, вы не верите и в благословение?

Анна почувствовала, что совершила ошибку. Она не заметила западню, подготовленную архидиаконом.

Она что-то бессвязно пробормотала.

Архидиакон торжествовал победу:

— По-вашему, и месса — это просто детские песенки? Слова, произносимые во время крещения, бракосочетания, рукоположения сводятся к простому жужжанию осы? Вы не можете себе представить, что в этих словах заключается Божье благословение, изливающееся на человека?

Анна замкнулась в своем молчании.

— В конце концов, это логично. Если вы не верите, что проклятие кличет Сатану, вы не верите и в то, что благословение подразумевает Божье присутствие. Вы не воцерковлены.

Он поднял перед собой книгу, показывая ее судьям и залу.

— Если опираться на «Malleus Maleficarum», или «Молот ведьм», — труд, написанный двумя монахами-доминиканцами, чей авторитет в этой области неоспорим последние пятьдесят лет, то обвиняемая соответствует всем критериям определения ведьм: глоссолалия — ведьмы употребляют неизвестные нам выражения (об этом свидетельствует ее кузина, а также показывает и постоянная критика нашего языка); использование снадобий — очевидно, что она лечила кузину лишь для того, чтобы экспериментировать с новыми рецептами; составление ядов — они были предназначены для Великой Мадемуазель и врача из приюта Святого Космы, который, возможно, готовился донести на нее; использование проклятий против ее кузины, которую она сделала калекой, — достаточно взглянуть на бедную девушку, чтобы убедиться в их ужасающей силе. Все это доказывает ее занятия колдовством и, конечно же, склонность к ереси, потому что в булле «Super illius specula» папа Иоанн Двадцать второй именно так называет это занятие!