в него. Тогда я приписал все своему разыгравшемуся воображению и постарался подавить это чувство, чтобы не мешало медитировать.

Но сейчас я вновь ощутил связь с Володей, словно его труп высасывал из меня силы и разум. Подавлять ощущение я уже не старался. Ведь для того мы и медитируем сейчас, чтобы помочь Володе, отдать ему часть себя, так?..

Знобящей слякотью поползла по мне тихая пока еще паника. Я как будто взглянул на себя со стороны. Черт, да это же безумие какое-то! Что мы делаем?! Ладно – все, но я-то, что делаю я?! Неужели я поверил этому свихнувшемуся старику? Пусть он хоть трижды гениальный художник, но это же безумие – то, чем он заставил нас заниматься.

«Опомнись, Митя, – мысленно говорил я себе, – во что ты влип?!»

Тошнотворный страх сдавил горло, как только я понял, что напрочь отвлекся от предмета медитации, что думаю сейчас в сторону, но медитация при этом продолжается, будто мной манипулирует некий оператор.

Я вздрогнул, как от удара током, и попытался вскочить. Тело не подчинилось. Происходило что-то небывалое, выходящее за рамки всякой йоги. Не отрываясь, смотрел я на Володин труп, на его хищно обострившийся профиль. Мне померещилось – и хорошо, если только померещилось, – что по губам мертвеца ползет ухмылка.

Нет, черт возьми, не померещилось! Труп действительно улыбался. От ужаса меня бросило и в жар и в холод одновременно. Неужели все это реальность и Володя овладевает своим мертвым телом с изнанки жизни? А остальные – интересно, они хоть что-то замечают, видят эту невозможную зловещую улыбку на неживом лице? Я хотел обвести взглядом нашу группу, но не было сил ни шевельнуть головой, ни оторвать глаз от Володи.

Стало слышно, как в тишине студии громко – невыносимо громко – скрипят пружины раскладушки, на которой шевелится тело мертвеца.

Внезапно труп раскрылся, словно бутон цветка, разрывая ткань футболки, в которую был облачен. Из Володиных внутренностей выпростались длинные мясистые отростки, похожие на кишки, только толще. На конце каждого раскрылась пасть, полная звериных зубов. Клочья Володиной одежды взвились в воздух, загораясь на лету. Вспыхнула ткань раскладушки. Восемь отростков бросились к нашим глоткам.

Когда передо мной возник желтозубый оскал лиловой бугристой кишки, удушливая жуть лишила меня сознания.

* * *

Очнувшись, я почувствовал запах гари и увидел мертвые тела.

Самосатский и шестеро учеников – все лежали в лужах крови, у каждого было разорвано горло. С какой-то ревнивой жалостью я узнал в переломленном надвое трупе Надю. Смерть почти не исказила ее черт – скорее, даже сделала их более выразительными, более женственными и взрослыми. Словно при жизни Надя была еще ребенком, но вот наконец созрела и выросла – в труп.

Вокруг обугленного остова раскладушки было разбросано горелое рванье, в которое превратилась одежда покойника. У окна стоял обнаженный Володя Николаев. Он тут же повернулся ко мне, будто спиной почуял, что я пришел в себя. Покрытый кровью, Володя блестел, как карамельное яблоко, но был совершенно невредим. На его теле не осталось ни шрамов, ни следов недавней страшной трансформации.

Я попытался подняться с пола, и Володя как-то вдруг оказался рядом: словно перетек из одного пространства в другое, не сделав ни шага. Глядя на меня сверху вниз, он заговорил:

– Знаешь, почему Самосатского не приняли даже в самых отбитых маргинальных тусовках? В отличие от их дешевого фиглярства со свиной кровью и пригвожденными к мостовой мошонками, его искусство – нечто подлинное. А это недопустимо. Фигляры нутром чуют истину и, если не могут на ней паразитировать, ненавидят ее. Йога для мертвых – тоже истина, но другого порядка. Теперь я знаю это. И она не просто опасна, она убийственна. Не только для людей – для самой реальности. Я вернулся не затем, чтобы рассказать вам загробные тайны. Я здесь, чтобы убить вас всех.

– Но я… почему… – Липнущий к небу язык не слушался меня.

– Ты не обольщайся. Я оставил тебя в живых как самого трусливого. Самосатский увидел в тебе то, что хотел увидеть. А я знал, что ты из страха приходишь на занятия, из подлого такого страха. Ты же боишься смерти, как целка – хера. И полез сюда, думая выгоду словить, если повезет: вдруг какой-то рецепт отыщется, чтобы смерть отодвинуть или даже с ней договориться. Что, я прав, да? Вижу. Я с самого начала тебя презирал. Но сейчас это все даже хорошо. Из трусости ты поможешь мне покончить с этим.

Он протянул мне руку. Я с опаской вложил ладонь в его ладонь, сухую и холодную, как кожа рептилии. Он рывком поставил меня на ноги.

– Что это было? – спросил я, глядя ему в лицо. Он все же малость ошибался насчет меня: любопытство во мне всегда побеждало страх. – Эти отростки, зубы…

– Смерть полна сюрпризов, – отвечал Володя. – Психика и плоть, если не ограничены жизнью, то способны на очень многое… И хорошо, что мертвые не умеют возвращать себе контроль над плотью. Я могу, потому что готовился при жизни, а другие – нет. И тем лучше. Ты знаешь, что мертвые ненавидят живых? Не все, конечно, но большинство. Путь через смерть… особый путь. С психикой там такое творится, что личность становится пародией на человеческое «я». Все чувства замещаются страхом и злобой. Если бы не практика у Самосатского, я бы… Впрочем, сам видишь, какие методы я выбираю. Сорняк надо рвать с корнем. Йоге для мертвых нельзя позволить распространяться. Если кто-то – с любой стороны – пронюхает про нее…

Его речь звучала обыденно, словно говорил прежний Володя, еще живой. Даже казалось, он стал как-то живее, что ли, по крайней мере, сделался говорливее. Обычно-то он был немногословен.

– Зачем я тебе? – задал я вопрос.

– Ты поможешь мне найти записи Самосатского и разобраться в них. Ты знаешь, что во сне читать невозможно? Спящий мозг плохо воспринимает письменный текст. А смерть недаром называют сном: «успение», «усопший», и все такое. Я пытался прочесть сам, но… Короче, мне нужен живой помощник, способный читать. Ты найдешь все записи – в компьютере, на любых носителях, в распечатках – и все мне прочтешь. Я уверен, старик оставил самое сладкое для личного пользования. А потом мы все уничтожим. Ты расчистишь облачные хранилища. Харды, флешки, карты памяти – все, что найдем, – сожжем в микроволновке. Никакой информации по йоге для мертвых остаться не должно.

– А потом что, убьешь меня?

– Нет, Димон, не убью. В награду за помощь оставлю тебе жизнь. Ты самый бесталанный и трусливый из всей нашей группы, поэтому достоин жить. Ты никогда до конца не понимал эту йогу и теперь уже не поймешь. Но