Мне казалось, что я галлюцинирую, но пришло понимание: я вижу новую реальность. Новую – для моего зашоренного восприятия, но, в сущности, старую, ветхую, древнюю.

Павлуша не просто терзал меня – он изменял саму структуру моего сознания: шаткое и зыбкое человеческое превращал в какое-то… черт его знает какое. Чтобы добыть из омута моего беспамятства затерянные сведения, следовало расчленить, а после – пересобрать заново все мое существо. Как бы вывернуть меня наизнанку, сокровенные глубины моего «я» сделать поверхностью, обнажив самое нутряное, интимное. Поэтому я и вижу теперь то, что человеку видеть не положено.

И все это даже… смешно. Да, это просто смешно, черт побери! Припадки тошнотворного омерзения к самому себе, что я испытывал после ухода Павлуши, сменялись припадками злорадно-яростного смеха.

Я сошел с ума? Нет, тут другое, нечто худшее. Или лучшее – это как посмотреть. Психоз отныне стал моей нормой, моей линзой восприятия.

Дни, что провел затворником в стенах своей квартиры, я не считал. Мне нужно было идти в поликлинику для продления или закрытия больничного, но я никуда не пошел. Даже в магазин не выходил, на звонки и сообщения с работы не отвечал. Доедал последние крохи продуктов, которые сумел отыскать в своих запасах.

Выглядывая из окна во двор, я видел то же, что и всегда, но чувствовал: теперь привычная реальность стала враждебной – враждебной для меня, а может, и для всех вообще. Весь мир казался вьетнамской ямой-ловушкой: сделай шаг – и провалится тонкая сетка с травой поверху, и в тебя вонзятся бамбуковые острия, вымазанные в нечистотах. Тревожное и грозное нечто незримо витало в воздухе.

Лежа в постели, я засыпал, просыпался, вновь засыпал и не мог понять, куда попал во время очередного перехода – в явь или в сон? Когда я смотрел на часы, казалось, что время течет вспять; я проваливался из «позже» в «раньше». Конечно, не время виновато, а моя память, путавшая цифры.

Где-то в глубине то ли ночи, то ли черного дня ко мне приблизилось сумрачное пятно. Став ближе, обрело черты Володи Николаева. Он тяжело смотрел на меня, на дне его взгляда ворочались каменные жернова.

– Надо было тебя убить, – произнес он. – Жаль, я не успел вовремя. За временем по ту сторону сложно уследить.

– Сложно?.. – глупо отозвался я.

– Вы живете в бесконечном «сейчас», а нас разбрасывает и размазывает по времени. Можно пропустить века, а подумать, что отвлекся на секунду.

– Теперь ты меня убьешь? – спросил я. – Раз уж я все выдал…

Он брезгливо скривил губы, покачал головой:

– Твоя смерть ничего не исправит. Станет просто на одного покойника больше. Йогой для мертвых уже завладели мертвецы, наверное, худшие из всех. Есть в записях Самосатского пунктик, о котором он умолчал, даже мне не открыл. «Обратное управление». Техника, с помощью которой мертвый может овладеть телом живого, если тот изучал йогу для мертвых. Жди, скоро их эмиссары в вашем мире начнут открывать центры и студии по изучению этой йоги. Знаешь, что они запланировали для всех своих учеников под видом мистического прорыва на сверхуровень? Духовный суицид.

– Погоди! Как это: суицид – и духовный?

– Ментальное уничтожение собственного «я», – пояснил он. – В традиционной йоге подобное вовсю практикуется. Свое «я» надо растворить в высшем «Я», в Брахмане, как у индуистов, или там в нирване, как у буддистов, в сатори, как у дзен-буддистов. Тот же эффект можно получить, приняв галлюциногенные наркотики. Тут много разных способов. Берется какая-то идея или представление, и ты стараешься растворить в ней свою личность до чувства полного уничтожения собственных границ. Это может быть идея Бога или нирваны как вечного покоя либо представление об окружающем мире, о природе, о космосе, в которых ты как бы растворяешься. Помнишь, мы у Самосатского занимались растождествлением с собственным «я»? Упражнение «Тень на закате». Это ведь как раз из той оперы. Здесь подрубаются связи между телом, психикой и самосознанием. Отсюда один шаг до духовного самоубийства. Так тело подготавливается к принятию в себя чужого «я». После таких упражнений происходит прорыв: человек перестает быть личностью и становится личиной, оболочкой с многократно заменяемым содержимым. Ради этого они собираются насаждать йогу для мертвых. Сны, галлюцинации, озарения; рано или поздно о йоге будут знать все. В итоге каждое тело станет их марионеткой. Я не рассказывал тебе, Димон, о мертвецах, что всегда были по ту сторону, потому что от этого знания у тебя мозги бы спеклись. Но теперь слушай. Эти твари заперты там с самого начала. Они были мертвы до того, как появилась первая жизнь. Быть мертвым, Димон, очень больно. Постоянно больно, на всех уровнях, на физическом, на духовном, на клеточном, на молекулярном, на квантовом и на еще более мизерном. Представь, что ты – один сплошной оголенный нерв. Представил? А теперь представь, что тут боль совершенно другого порядка и тебе даже вообразить ее не под силу. Их боль – за пределами всякой боли. Как инфразвук за пределами слышимости: его нет для твоих ушей, но он есть. И когда они выйдут… Я не знаю, что они для вас приготовили, но это точно хуже смерти. Я думаю, что ужас начнется через несколько месяцев. Эти твари слишком долго сидели в загробной тьме, пили там собственную злобу, словно кровь, сознание у них полностью извратилось, ненависть к человеческой жизни разрослась, как раковая опухоль. Они даже не существа. Они – что-то вроде загробных неправильных истин, разумные абстракции. Лучше сказать – безумные. И если одна такая хотя бы заглянет в вашу реальность – отравит ее безвозвратно, заразит, как вирусом. Белое станет черным, верх – низом, а время обратится вспять. Или что-то еще хуже. А следом в пробоину хлынем и мы, обычные усопшие. Я, по наивности, думал, что могу хоть что-то сделать. Да что теперь говорить! Прощай! Меня можешь больше не опасаться. Теперь тебе надо бояться их.

Володя распадался на глазах, произнося эти слова, и на последнем, инфернальном «их» слабо колыхнулся витающий в воздухе пепел, оставшийся от него.

В страшном ожидании я проводил недели. Почти не ел и не пил, даже не уверен, что справлял нужду; после сказанного Володей я словно сам помертвел. Страшно было смотреть в окно, страшно было выходить на улицу: казалось, Апокалипсис уже начался, и стоит мне выйти – как меня схватят и поставят подле Павлушиного трона, будто его глашатая, инфернального апостола, и я стану прилюдно свидетельствовать об ужасе, служителем которого стал.

Нарушить уединение заставила меня сестра, Катя.

Позвонила и сказала, что заедет за мной с Игорем и вместе мы отправимся на кладбище.

Сначала