— Заказчика сдавай, говнюк, а то шкуру сдеру! Кто заказал? Говори, сука!!

Удар, удар. Больно бьются острые туфли. Потом появились еще одни ноги, в очень богатой обувке, очень уверенные в себе ноги, широкий шаг — остальные сразу подались в сторонку.

— Они в несознанке, Георгий Вадимович… Ничего толком не сказали, бухие. Но пушка ихняя. И маска.

— Под кем они ходят? — пробасил новый голос.

— Да сами по себе, похоже. Придурки полные. У Нобельзона кассу взяли и тут же нажрались как свиньи. Когда «Грифы» приехали, они лыка не вязали, но отстреливались, суки!

— Покажи мне их рожи.

Агафона дернули за волосы, потянули вверх, чуть не вывернув шею.

Воцарилось долгое молчание.

— Не знаю. Тот в маске был, — прогудел бас. — Но тоже придурки, очевидно… Ладно. Пусть скажет, кто заказчик, и в расход.

Ноги развернулись и пошагали прочь.

— Слыхал, мудило? Назовешь заказчика, и все быстро кончится. Иначе сам себя жрать будешь!

Сколько раз он слышал подобные слова в крутых боевиках, но никогда не думал, что когда-то они обратятся к нему самому…

— Да не знаю я никакого кастета! И не стрелял ни в кого! Хоть у Гири спросите!

— У него уже черти на том свете имя спрашивают! — сильная рука опять вцепилась в волосы, грубо подняла голову.

Агафон увидел висящего рядом куском мяса Гирю — тот даже не хрипел уже, отмучился.

— Не знаю я ничего, сукой буду, не знаю!

Агафон продолжал свою последнюю пляску, раскачивая крюк и воя, на что окружавшие его экзекуторы отреагировали градом таких ударов, что хрустнули, ломаясь, ребра. Били битой — наотмашь, совершенно не опасаясь последствий.

— Говори, говнюк, а то паяльную лампу принесу!

— Братан мой заказал, Вовка Контрабас, — с трудом вымолвил Агафон и провалился в вечную тьму.

Кто знает — молчит.

Кто говорит — не знает.

Восточная пословица

За последние десять лет Тиходонск преобразился: на месте многолетних трущоб поднялись жилые высотки, бизнесцентры, громады торговых комплексов, кишащие людьми, как муравейники. Вместо нищей Лысой горы развернулась к Дону шикарными коттеджами преуспевающая «Шамбала». И только в самом центре набережной стоят огороженные уродливым забором развалины из старого, дореволюционного, кирпича. Это остатки складов знаменитого купца, спонсора и мецената Елпидифора Парамонова. Когда-то огромные крепкие хранилища были заполнены мешками с белой рассыпчатой мукой, бочками с ароматным подсолнечным маслом, серебристыми, пахнущими солью связками вяленой тарани, чехони, шемайки и рыбца, тугими полосатыми арбузами, желтыми медовыми дынями и другими дарами щедрой донской земли, которые прямо отсюда загружались на баржи и пароходы, отправляясь в разные концы безграничной России.

Возможно, Парамоновские склады простояли бы в целости и сохранности не один век, поскольку о крепости парамоновского кирпича рассказывают легенды, а сложены они были столь же старательно и основательно, как египетские пирамиды. Но и в гражданскую, и в Отечественную войны за толстыми стенами укрывали огневые точки те, кто оборонял город на южном направлении: то красные от белых, то белые от красных, то советские от немцев, то немцы от наших. Противоположная сторона, естественно, гвоздила из всех калибров по спрятанным пушкам и пулеметам, что не могло способствовать сохранности старинного сооружения. Если бы так обходились с египетскими пирамидами, то, возможно, от них тоже остались бы одни руины. К тому же, в отличие от пирамид, содержимое которых, вследствие сомнительной свежести, вряд ли могло заинтересовать даже африканских каннибалов, в парамоновских складах хранились тысячи тонн продовольствия, и немецкая авиация неоднократно бомбила их, чтобы обескровить город. Впоследствии они неоднократно горели: то ли по недосмотру, то ли по злому умыслу материально ответственных интендантов.

В результате парамоновские склады пришли в полную негодность: толстые деревянные стропила и междуэтажные перекрытия сгорели, остались одни толстенные стены с пробоинами и дверными проемами, в которых плескалась невесть откуда взявшаяся прозрачная холодная вода из богатяновских родников. Место здесь суперкозырное: центр города, набережная, сто метров до Дона: многие строительные фирмы готовы были возвести вместо развалин элитные дома, гостиницы, досугово-культурные центры, да все, что угодно! А местные меценаты брались восстановить их в первоначальном виде, чтобы потом эксплуатировать по прямому складскому назначению.

Но толстостенные руины еще в незапамятные советские времена были признаны памятником культуры федерального значения, поэтому трогать их строго воспрещалось, и даже реставрировать не разрешалось без специального дозволения Центра. А Центр такого дозволения не давал. Вот и стояли жутковатые развалины за уродливым забором почти семьдесят лет, напоминая о суровой военной године, уродуя самое посещаемое место Тиходонска и озадачивая здравомыслящих горожан вопросом: что такого ценного и высококультурного имеется в обычных купеческих лабазах, к проектированию и возведению которых не приложили руку ни Растрелли, ни Корбюзье, ни Микеланджело и никто другой из великих? А главное — может ли охранная грамота Центра оправдать столь длительное сохранение развалин, которые без таковой давно бы приобрели приличный, украшающий город вид? Разве может выдаваться охранная грамота на вечное сохранение уродства?

По поводу такой глупости местная интеллигенция много возмущалась, писала письма «в инстанции», публиковала умные и логичные статьи в газетах, даже вялые пикеты устраивала, которые никто не считал нужным разгонять. Но положение не менялось.

Коренной житель Тиходонска Филипп Михайлович Коренев тоже считал такое положение невиданным головотяпством. А начальник УР подполковник Коренев неоднократно писал представления по конкретным делам — мол, неохраняемые безлюдные развалины способствуют совершению грабежей, разбоев, изнасилований и даже нескольких убийств!

Но когда оперу Лису надо было встретиться с агентом, он это головотяпство оправдывал, ибо в многоквартирных домах, отелях или культурных центрах нужной уединенности не найдешь, а в пустынной «парамошке», со множеством входов и выходов, — пожалуйста!

Сейчас он шел как раз на такую встречу. Точнее, брел. По дальней кромке набережной, в длинном и широком брезентовом плаще, который теперь больше подходил к погоде, в большой мятой кепке, резиновых сапогах, с палкой в руке. Он знал, что молодые опера из «поколения пепси» смеются над такой маскировкой. Они подъезжают к месту встречи на своих тюнингованных тачках, сажают «дятла», проезжают несколько кварталов, высаживают и едут на свидание к очередной «телке». Но все дело в том, что их «баяны» не имеют отношения к серьезным криминальным структурам, они никому не нужны, так же, как и полученная от них информация. По ней невозможно раскрыть ни одно преступление, это только видимость работы, камуфляж. Поэтому никто не будет выслеживать этих пустобрехов, никто не посадит их на «перо», не бросит в мусоросжигательную печь! Даже самих офицеров — «пепсиколиков» — блатные не боятся, не ненавидят, не обижаются на них и подстерегать в темных местах не будут, потому что у них нет счетов, которые надо свести. Они воюют только понарошке, для вида, а на самом деле «дружат»: подкармливают молодежь с рук, оказывают знаки внимания и уважения, «вешают лапшу на уши». Надо будет — обыденно перехватят опасной бритвой горло от уха до уха, но пепсикольное поколение об этом не думает и надеется, что «углы» всегда будут почтительными и уважительными, как сегодня.