В Т-26 они не попали. И огонь вели не бронебойными, а осколочно-фугасными снарядами. Но ударная волна от взрыва сбила и разорвала гусеницы. Три танка замерли, а последняя машина на полном ходу влетела в воронку, где и застыла[224]. Казалось, ещё секунда – вспыхнут баки, и экипажи, как ошпаренные, вылетели из люков танков, застывших тёплым, но уже мёртвым железом. Желания бессмысленно погибнуть нет. Всё верно. Попробуй под прицельным артогнём натянуть гусеницу!

Ненашев мрачно наблюдал, как по людям в тёмно-синих комбинезонах ударил невидимый отсюда пулемёт. Жуткая, скрытая шумом боя пантомима.

Механик-водитель передовой машины, откинув бронированный лобовой щиток, ужом выполз на броню и сразу обмяк, нелепо выбросив вперёд руку.

– Ложись! Ложись! – кричали бойцы, но их не слышали.

Ещё одна пулемётная очередь кинула следующего из бегущих вперёд, вырывая ошмётки из его спины, и лишь тогда экипажи догадались залечь.

Прошло пять минут, и из двенадцати танков осталось семь.

– А ну, давай назад, за насыпь! – почти теряя самообладание, заорал Ненашев. – Всё равно мы через четверть часа снимаемся. Поддержите отход по ракете!

– Майор! – Санькову на миг показалось, что уровец окончательно очумел или впал в панику.

– Смотри туда! – Рука Ненашева указывала на юг, где теперь из-за деревьев в небо поднимался не только дым, но и клубы пыли. – По шоссе и насыпи сюда прут передовые части 3-й танковой дивизии немцев. В авангарде «Тройки» и «Четвёрки». Ты плакаты в учебном классе видел? Цифры с них помнишь, хотя бы о калибре пушек и толщине брони. Готовься бить из укрытий, и бронебойных догрузи в танки с дотов!

Но не один господин Модель, столь заманчиво блестящий моноклем, стал причиной отхода на вторую линию батальона Ненашева. Когда считали расход патронов и снарядов, не учли, что доставлять их придётся гарнизонам под прицельным огнём при полном господстве немецкой артиллерии.

А ещё перестали взмывать в небо на севере ракеты. Отдельные гарнизоны майора Бирюкова ещё сражались, но враг, прорвав оборону, уже вёл бой в Бресте. Бою в городе красноармейцев не учили, час-полтора – и выбьют с улиц на окраину.

И здесь, на юге, постепенно реальность ускользала из его рук, ведя дело к финалу, но остались ещё мосты через Мухавец! Лишь тогда он разрешит себе сдохнуть.

22 июня 1941 года, воскресенье

Около полуночи в квартире Мареевой раздался телефонный звонок. Ей предложили как можно быстрее и с «тревожным» чемоданчиком прибыть на службу. О том, что случилось, в управлении можно было только гадать, и Полина, надев в этот раз форму, торопясь, побежала на остановку. Персональной машины не положено, значит, надо успеть, пока ещё ходит трамвай.

Семнадцатый, дребезжа, появился минут через двадцать и, стуча на стыках рельсов колёсами, подсвечивая себе в темноте красно-голубым лобовым фонарём, повез её до Арбатской площади.

Неужели немцы решились напасть в эту ночь? Что сейчас происходит на западной границе? У неё мучительно засосало под ложечкой. Как странно, на работе все буквально ждут начала войны, но боятся даже друг другу в этом признаться.

В то, что немцы могут напасть в любую минуту, Мареева нисколько не сомневалась. Не имея доступа ко всем документам, она делала свои, пусть и косвенные, выводы.

Что-то странное творится в отделе, занимающимся посольствами. Уже два дня Леонов появляется в управлении в штатском. Даже нет времени переодеться?

– Не спи! Эй, «война», сейчас твоя остановка! – Возглас кондуктора прервал её мысли.

Ни для кого не секрет, где находится Наркомат обороны, и обращение к ней «война» Полину не удивило. Так в Москве часто обращались к любому человеку в военной форме[225].

В дверях пришлось немного задержаться, образовалась небольшая очередь. Её страх ещё больше усилился – подняли всё управление.

Теряясь в догадках, она влетела в вестибюль и облегчённо выдохнула. Вертевшийся в её голове один и тот же страшный вопрос благополучно разрешился. Тревога была ненастоящей. В ночь с 21 на 22 июня Разведуправление начало проводить штабное учение. Тема – условное нападение Германии на СССР[226].

Часть сотрудников, прибывших по тревоге, занялись привычным делом. В игре участвовали не все. В управлении множество отделов, занимающихся не только рейхом изнутри и приграничной разведкой.

После проверки, заключавшейся в обычной перекличке и выставлению галочек напротив фамилий, их почему-то не распустили, а отправили по кабинетам.

Мареева принялась за переводы. Летняя ночь грозила стать скучной, если бы дверь её кабинета внезапно не открыл замначальника Разведупра Панфильев. Она встала, вытягивая руки по швам, зная, что человек он резкий в поступках, мыслях и решениях.

Взгляд генерал-майора как-то ошарашенно впился в её лицо.

– Как вы можете это объяснить?!

О стол Полины громко хлопнула книга. Она машинально отметила, что Арнимов вновь прислал бандероль, но уже не ей. Никаких намёков о войне, действительно, выглядит сумасбродно, явно издевательски. А как иначе понимать брошюру с пьесой Островского «Гроза», где название обведено красным карандашом.

– Не могу, товарищ генерал-майор! Вы пришли, зная, что и мне прислали сначала открытку, а потом и книгу из Бреста?

– Да, мне сказали в канцелярии. Почему вы не доложили?

– Докладывать на полном серьёзе, что некий товарищ Арнимов собирает для меня библиотеку?

– А можно поинтересоваться?

Так, значит, что-то происходит, если Панфильев не вызывал её к себе, а сам спустился к ней! Неужели это кодовая фраза? «Гроза»? Она, не показывая, что смущена, быстро сунула в руки Павла Алексеевича томик Клотца с вызывающе торчащей из страниц закладкой.

– Не понимаю, что вас встревожило. Я ничего не могу объяснить, одни предположения, что кто-то очень осторожно пытается выйти на контакт именно через меня. Как таковых, фактов нет.

– А ваш поход в немецкое посольство?

– Заметка о выставке сразу появилась в американской прессе. Я решила, что меня специально подставляют, но не побоялась и пошла. Уже там стало ясно, что Арнимов намекнул, что немцы решились на блицкриг.