в летаргии. В больнице не хватало кроватей, и меня положили в коридоре на соломе. Медсестры переступали через нас. Думали, что я уже умер, и санитары хотели унести меня в мертвецкую, но я вдруг открыл глаза. И что я увидел? Пару женских панталон. Вот так я вернулся с того света на этот… Ну а ты, Анна, зачем занимаешься ерундой? Раз уж ты вышла замуж за порядочного человека и у тебя такая шикарная квартира в Нью-Йорке, зачем ты снова пакуешь свои вещи? В России, когда люди расходятся, они остаются жить в той же самой квартире. Она берет себе другого мужа, а он себе — другую жену. Обе жены приходят поздно вечером с работы и обе возятся с кастрюлями на одной кухне: моя кастрюля, твоя кастрюля, мой муж, твой муж… Я это говорю в том смысле, мол, куда ты идешь со своими пожитками?

— Она идет к мужу, торгующему акциями на Уолл-стрит, — ответил Станислав Лурье, — она стала американкой. Здесь существует одна любовь: любовь к доллару.

Анна хотела ответить, но Яша Котик ее перебил:

— Уолл-стрит, говорите? Я представлял себе это совсем иначе. В России говорят, что все беды происходят оттуда. Когда у женщины происходит выкидыш, виноват Уолл-стрит. А тут я вижу узкую улочку, как в римском гетто. Не больше. От подвалов и до чердаков эта улочка набита деньгами. На корабле я плыл вместе с одним евреем из Нью-Рошели. Это такой городок неподалеку от Нью-Йорка. Он принялся мне излагать свою биографию: у него есть сын и дочь. Сыном он доволен, а дочерью недоволен. «Почему, — спрашиваю я, — вы недовольны своей дочерью?» — «Потому что она вышла замуж за rabbi»,[210] — отвечает он. Я ему говорю: «Ну, значит, вам обеспечено место в раю, а еще вам дадут хвост Левиафана».[211] — «Это хорошо для Европы, но не для Америки», — говорит он мне и добавляет, что он mason.[212] Я ему говорю: «Что такое mason?» А он мне говорит: «Вы не знаете, что такое mason? Masons таскали камни при строительстве Храма». А я ему говорю: «Ну и для какого храма вы таскаете камни?» А он отвечает: «Вы еще совсем зеленый. Это хорошо для бизнеса. Вот, — говорит он, — я потратил пятьдесят тысяч долларов на страховку для моей жены. И зачем мне это надо? Она старая кляча, но мне это надо для бизнеса…»

Анна пожала плечами:

— Какое отношение это имеет к нам?

— Что? Я уже забыл. У меня появилось новое обыкновение: я начинаю о чем-то говорить и забываю, к чему я вел. Да, какой смысл бегать от одного мужчины к другому? Я сам когда-то думал, что каждая женщина чем-то отличается. Теперь я знаю, что все они одинаковые. Теперь я смог бы быть верным мужем, но никому не нужна моя верность.

— В Голливуде уж какая-нибудь отыщется, — сказала Анна.

— Погоди, дай-ка я тебе помогу закрыть чемодан. В Голливуде они хотят дать мне роль русского, но по-русски я разговариваю не как настоящий русский, а как какой-нибудь турок. Говорю прямо: меня не интересуют голливудские шлюхи. Все, что мне надо сейчас, это бабенка, которая будет штопать мне носки. Скажите мне, пане Лурье, она умеет штопать носки?

— Во-первых, она не умеет, а во-вторых, она не хочет. Она сама стала голливудской примадонной.

— В России женщины выучились жить. Лежит она с тобой в постели и выспрашивает у тебя на предмет правого или левого уклонизма. Утром встает такая бабенка, целует тебя в губы и идет прямо в НКВД подавать по поводу тебя отчет. Если на протяжении дня тебя не оприходовали, как в песенке про козлика,[213] то вечером она снова приходит к тебе и говорит: «Голубчик, у меня был трудный день. Ох, как я набегалась!.. У меня ноги болят…» И она целуется с тобой так сладко, что ты весь таешь. Потом, уже в постели, она спрашивает: «Что ты скажешь, голубчик, по поводу последней речи товарища Сталина?» А ты ее обнимаешь и отвечаешь ей: «С тех пор как начали произноситься речи, подобной речи еще не бывало! Она светла, как солнце! Она сладка, как мед! Она — яд для капиталистов! Она попадает прямо в яблочко! Завтра, куколка моя, ты сможешь дать отдохнуть своим ножкам, а сейчас подставляй губки!..»

Анна покраснела:

— Ты остался таким же, как и был, тем же самым.

— Нет, дорогая, не тем же самым. Российская действительность обогнала Яшу Котика, намного обогнала!..

Глава одиннадцатая

1

Миссис Кларк стояла около зубоврачебного кресла и занималась приведением зубов пациента в порядок. Пациент, православный священник, морщился от боли, но необходимо было убрать гниль. Миссис Кларк работала по этой специальности уже давно, но копание в зубах ближнего до сих пор приводило ее в ужас. Пока сама Генриетта Кларк потеряла все зубы, она достаточно намучилась. Она хорошо знала, что такое зубная боль при обнаженном нерве. Но что можно поделать? Человек должен страдать. Если он избегает мелких страданий, ему приходится брать на себя крупные. Она посверлила и прекратила, посверлила и снова прекратила. Священник, крупный толстый мужчина с длинными волосами, каждый раз при этом издавал мучительный стон, глухо, как из бочки. Удивительно, думала миссис Кларк. Ее отец занимался убоем скота в Буковине, а она, Хая-Сора, или Генриетта, сверлит зубы православному попу на Пятьдесят седьмой улице в Нью-Йорке. «По крайней мере, я помогаю людям, а не режу их. Хотя никого нельзя резать, ни людей, ни животных. Душа (а в теософских книгах тоже есть слово „душа“) сразу же отыскивает себе другое тело, другое одеяние. Да, но зачем я взялась за это дело? Действительно ли я занимаюсь этим из добрых побуждений? Или я при этом все же испытываю какое-то удовольствие? Жалость ли это? Любовь ли это? А не испортит ли эта девица когда-нибудь все? Она ведь может меня выдать. Меня могут даже арестовать. Такая и на шантаж решится, если захочет. И все же одно удовлетворение у меня есть: я спасу жизнь, не одну жизнь, а две. Разве не так? Поскольку люди не хотят видеть правды, надо им показать ее отражение. Когда мальчишка не хотел учить в хедере алфавит, то помощник учителя подбрасывал ему пряник, а говорили, что это ангел его с неба сбросил… Можно ли назвать это жульничеством? Те евреи верили и в Тору, и в ангелов.