чьи-то сильные руки приподняли ее за плечи и влили в рот что-то крепкое, отчего у нее жгло горло и спирало дыхание.

— Не надо! Не надо! — протестовала она. — Я задыхаюсь, оставьте меня!

Мюрри беспрекословно опустил к себе на колени хорошенькую головку девушки и снова стал жадно прислушиваться, не раздастся ли где поблизости плеск весла или звук человеческого голоса. Но кругом было тихо, как в могиле, какая-то давящая, зловещая тишина облегла все кругом. «Кто же останется жив, чтобы пересказать страшную историю гибели этого громадного пассажирского парохода, кто из всех донесет весть об этом несчастье до газет английских и американских?» — думалось ему. Вдруг Джесси приподнялась и, заглядывая ему в глаза, спросила до неузнаваемости изменившимся голосом:

— Так, значит, пароход пошел ко дну?

— Да, минут пять назад! Мы едва успели спастись от страшного водоворота, образовавшегося на месте гибели парохода. Будем надеяться, что некоторые спаслись. Я видел, как две шлюпки успели уйти!

— Да, да, будем надеяться! — проговорила девушка. — Я не хочу верить, что все утонули. Это слишком страшно!

— Но не будем более думать об этом! Нам теперь надо позаботиться о себе. Мы нуждаемся в данный момент во всем нашем мужестве. Если ветер не усилится, все будет хорошо! Я на всякий случай привяжу вас к плоту, так будет безопаснее. Мы тогда сможем спать.

Джесси была поражена, что он мог говорить о сне в такое время, а между тем для него сон казался еще более невозможным, чем для нее. Все ужасы пережитого крушения надорвали его нервы; она не знала и половины того, что видел и пережил он. Даже этот плот достался ему не даром: ему пришлось отбиваться от десятков смелых пловцов, хватавшихся за плот, грозя ежеминутно потопить его. Вест то и дело отцеплял судорожно сжимавшиеся вокруг его краев пальцы мертвецов, плывших навстречу плоту, отгонял слабых, тонущих, чтобы спасти свою юную подругу, так как плот мог удержать только двоих. Много таких плотов имелось на пароходе, но никто не подумал о них в минуту опасности. Сколько драм разыгралось на его глазах, сколько отчаянных воплей о помощи, о спасении запало ему в душу! Он видел, как тонул пароход, видел прощальный луч его прожектора, погасшего лишь тогда, когда остов парохода исчез под водой. При этом даже казалось одно время, что и самой цели, которую он себе поставил, ему не дано будет достичь — девушка, которую он хотел спасти, умрет у него на руках, и это наполняло его душу горьким отчаянием. С лихорадочным возбуждением принимался он растирать коченевшее, безжизненное тело Джесси; пот крупными каплями катился с его лица; расширенные зрачки напряженно следили за девушкой, стараясь уловить хоть малейший признак жизни. Вдруг она раскрыла глаза — о как он был рад, но истощение его в этот момент было так велико, что он боялся соскользнуть с плота.

— Вы говорите, что нам можно будет уснуть?! Неужели вы думаете, что мы когда-нибудь опять проснемся? — слабым голосом спросила Джесси после продолжительного молчания. — Мне кажется, что нет, мистер Вест… Ах, Боже, как мне холодно! Как я зябну!..

— Верю, потому-то я и хотел заставить вас выпить коньяку! Это согрело бы вас! Вот весло, попробуйте грести им, движение прекрасно согревает! Будь у нас горячее молоко с крепким ромом, вот было бы хорошо, но этого нам придется подождать. Если только найдется то и другое на пароходе, который нас подберет, я непременно приготовлю вам этот молочный пунш!

Джесси послушно взяла весло и принялась грести изо всех сил; плот повиновался ее усилию, и это развеселило ее.

— Чем же все это кончится, мистер Вест, и где это кончится?

— Это кончится на палубе того парохода, который нас подберет. Я не хочу быть пророком, но мне кажется, что туман предвещает нам хорошую погоду, а это для нас чрезвычайно важно… Смотрите, облака рассеиваются… Вот и Большая Медведица показалась на небе… А вот и Полярная звезда… Какая великая тайна, тайна вечности, кроется в звездах, так всегда думалось мне! — сказал Вест и замолк.

Джесси тоже как будто задумалась и даже перестала грести. Некоторое время длилось молчание.

— Мне хотелось бы знать, — спросила она наконец, — что вы делали в Америке, если только этот вопрос не сердит вас.

— Нисколько! Всегда лучше прямо спросить, чем гадать. Я поехал в Америку, как и очень многие, с тем, чтобы составить себе состояние, и я верил, что для этого надо часто менять свой род занятий, к чему меня, впрочем, вынуждали сами обстоятельства. Когда-нибудь я напишу для вас книгу, где опишу подробно карьеру человека, высадившегося в Нью-Йорке с шестью долларами в кармане, и вы увидите, как такой человек принужден бывает ко всему приложить свои руки: добывать руду, возить тачку, вести счета миллионера, стряпать в кухне постоялого двора, закладывать новый город, пускать в ход бумаги, играть на бирже, словом, пережить полную жизненную мелодраму и выйти из нее, унося свою шкуру и богатый опыт. Ну а теперь позвольте мне в свою очередь задать вам один вопрос. Что заставило вас называть меня негодяем? Неужели вы сделали это без всякого основания? Не отрицайте этого, я отлично знаю, что вы меня так называли. Вы не поверите, с какой готовностью люди спешат сообщить своим ближним все обидное и неприятное! Я узнал об этом в тот самый вечер, когда вы в первый раз назвали меня обидным словом. Теперь скажите, почему вы это сделали?

— Я не стану оправдываться, но скажу, что мы прозвали вас так из-за тех ваших приятелей. Как вам кажется, не заслуживали они такого названия?

— Быть может, до известной степени… Я не люблю судить поверхностно о людях! Иногда даже приличные люди из-за денег делают весьма странные вещи. Ричарда Маркса я сегодня не стану судить потому, что над ним теперь есть другой, более нелицеприятный судья: его уже нет в живых, мисс Голдинг!

При этих словах Веста Джесси невольно вздрогнула и на время смолкла.

— Да, да, вы правы, мистер Вест! Я также не стану никого осуждать сегодня… Я, право, глубоко сожалею о том, что я сделала! Верьте мне,