чертог и встали между колонн. Некоторые, видно, самые обласканные Вигеном – дугой за креслом князя. Млада вперед не совалась и, ежась от непривычной тяжести кольчуги на плечах, держалась за могучими мужскими спинами, ближе к дверям. Даже если бы она и захотела вылезти в первые ряды телохранителей, то не смогла бы: парни быстро оттеснили ее к краю. Разве что пришлось бы расталкивать других локтями, но не столь уж сильным было ее рвение встать рядом с правителем: больно противоречивые ощущения накрывали Младу в такие моменты. Ей, как всегда, лучше в тени, когда не впиваются под ребра со всех сторон вездесущие взгляды. Так привычнее.

Скоро в чертог пришли Вагни и Навой. На время им выдали старшинские пояса – нарочно для столь важного случая; начищенные бляшки их блестели, как и гордые лица сотников: ведь не каждый раз доводится оставаться вместо воевод. Вагни отыскал Младу взглядом и едва заметно улыбнулся – вот уж, знать, от своего вожака такому научился. Многие среди верегов частенько пытались подражать Хальвдану – то особая усмешка, то прищур, – но только Вагни преуспел в этом как никто другой. Аж пробегали по хребту неприятные мурашки.

Скоро появился и Виген. Навой сделал шаг вправо, уступая ему место. Начальник стражи встал, опустив руку на спинку княжеского кресла, оглядел гридней и удовлетворенно кивнул своим мыслям.

На миг в торжественно-солнечном чертоге, даже гранитные стены которого сегодня казались не столь серыми, стало тихо. И потому отчетливо послышался скрип двери и размеренные шаги, заставившие гридней еще сильнее выпрямить спины.

Вошел князь.

Таким Младе уже приходилось видеть его в тот день, как не случился их с Жданом поединок. Другое дело, что тогда ее мало что вокруг занимало, кроме противника – по сторонам она не глазела. Князь сегодня был одет истинно так, как полагается правителю: расшитая рубаха из синей цатры, рукава подхвачены серебряными обручьями; на плечах – корзно цвета старого ариванского вина с богатым собольим воротником и узорчатой застежкой на плече. У пояса – меч с украшенной золотом и самоцветами рукоятью; такими обычно не сражаются, хоть они, как и лучшие боевые клинки, могут разрезать упавшую на лезвие пушинку. Они служат символом власти и знатности, их передают сыновьям.

На лице Драгомира – спокойствие и готовность выслушать всякого, кто придет сюда. Выслушать и помочь. Только на миг скользнула в серых глазах тень недовольства, когда правитель заметил, что Млада оттерта гриднями слишком далеко от его кресла. Но Вигену он ничего не сказал.

Лишь правитель опустился в кресло, двери чертога открылись. Хлынул внутрь шум голосов и отдаленный рокот города. Снаружи случилась заминка, будто там не могли решить, кто пойдет первым. Но она была недолгой: нетерпеливо прикрикнул один из гридней, и в зал вошел первый проситель. А там они потянулись нескончаемой вереницей.

Среди них были горожане, знатные и простые. Они просили разрешить спор за земли или рассудить, кто прав, а кто виноват во взаимной обиде. Случались и те, кто хотел обвинить соседа, знакомца ли, в краже или нечестности договора. Глядя на них, Млада думала о том, что многие из тех споров, что выносили на суд князя, люди могли бы разрешить и сами, если бы согнали с глаз багровую пелену гнева. Стоило только успокоиться и немножко пораскинуть умом. Но каждому хочется, чтобы тяжелое решение за него принял другой человек, особенно если он – сам князь. На вождей всегда накладывают печать мудрости, ведь им благоволят сами боги, иначе как еще объяснить их власть над великим множеством людей. Иное дело, что не все правители оказываются такими, какими их хотел бы видеть народ.

Но Драгомир, в рассудительности которого Млада уже успела убедиться, ничем не позволил усомниться в себе. Ни разу он не потерял самообладания. Даже когда в чертог влетела худощавая, иссушенная, верно, собственной сварливостью бабенка. Голову ее венчала до жути рогатая, вышитая бисером кика; пальцы щедро унизывали перстни, а одежда могла соперничать в дороговизне с платьями самой княжеской жены. Сверкая зеленущими, как у ведьмы, глазами, женщина едва не за косу втащила за собой белобрысую девушку. Та вяло упиралась – знать, уже выбилась из сил – и непрерывно рыдала. Просторная понева в сине-зеленую клетку не скрывала ее лезущего чуть не на нос живота.

Бабенка во всеуслышание, так, что звоном качнулось эхо под сводами, заявила, мол, девчонка носит в своем чреве ублюдка от ее мужа. И просила наказать ту, а то и найти какую знахарку, чтобы могла извести нерожденное дитя. Да что там – пусть сам княжеский лекарь возьмется! А блудницу требовалось тут же наказать плетьми.

Драгомир слушал ее внимательно и невозмутимо, только светлые брови с каждым словом женщины ползли вверх все сильнее. Кто-то из гридней рядом с Младой тихо хохотнул и шепнул соседу:

– От такой и я бы убег. Да за порогом дите не завел бы – дальше сбежал.

– Такая и за морем достанет, – ответил второй, тоже посмеиваясь. – И оттаскает. Только не за косу.

Между тем, женщина выдохлась и замолчала, вопросительно глядя на князя. Тот на мгновение приложил кулак к губам, скрывая то ли зевоту, то ли улыбку, и повернулся к притихшей девушке.

– Дитя правда от мужа этой почтенной?

Белобрысая кивнула и опасливо покосилась на раскрасневшуюся от долгой речи бабу.

– Я не хотела, чтобы он знал… Не хотела.

Драгомир жестом прервал ее.

– Дитя – это радость для каждого мужчины. А почему сам отец не пришел?

– Боится, – фыркнула обманутая жена, – что бороденку ему повыдеру.

Девушка снова глянула на нее.

– Он сказал, что меня не оставит, – твердо сказала она, перестав, наконец, всхлипывать. – И что к тебе, княже, ему идти резона все одно нет. Вот эта и злится. Знахарка-повитуха мне сына пророчит, а у Вирки все девки одни.

Драгомир опустил взгляд в пол, призадумавшись. На его лицо будто наползла тень, но через мгновение правитель снова придал ему непоколебимое выражение.

– Значит, неверному мужу я назначаю наказание в десять ударов батогом. Виру в двадцать кун серебром. После рождения ребенка он обязуется всячески помогать растить его и содержать. Думаю, это твой муж, почтенная, может себе позволить. Да и противиться, по всему, не собирается. Только остаться он должен со своей нынешней женой. Как-никак и с ней детей достаточно.

Писарь заскреб пером по листу, хоть на это дело, верно, не стоило даже тратить ценный пергамент.

– А ей что будет? – возмутилась женщина. – Ей-то? Тетешке ентой?

– Ничего. Мужик сам должен ведать,