Кто даровал нам тот успех!

Еще за Джорджа-короля,

И чтоб при нем цвела земля.

И так как он король теперь —

Папистов выставим за дверь!

На лице Джека с самого начала песни отображалось глубокое отвращение к ее словам, однако, когда он услыхал поношение своего дражайшего «папизма», то чаша его терпения переполнилась. Он схватил один из лежавших на столе пистолей и приставил его к голове товарища, с пеной у рта клянясь, что раздробит тому череп, если тот «немедля не прекратит этот мерзкий оранжистский пасквиль».

— Полегче, парень, — промолвил Гарри, аккуратно оттолкнув поднятое оружие. — Я пару минут назад тебе ни единым словечком не возразил. Кроме того, последние строфы тебе скорей придутся по нраву, нежели разозлят.

Джек, похоже, успокоился, и Гарри вновь затянул:

Стакан наполним до краев

И пьем, не тратя лишних слов,

За тех, кто встать всегда готов

За вольность наших островов.

Коль спас Британию от бед —

Достойней человека нет!

Будь он язычник иль папист,

Иль иудей, иль индуист,

Белее снега, чернокож,

Желтей желтка — скажу: ну что ж,

Не значит это ничего,

Давайте выпьем за него!

Джеку настолько понравилась дружеская нота, на которой закончилась песня Гарри, что он с радостью опустил руку с пистолем и даже начал подпевать заключительному куплету.

Огонь в очаге догорал, бутыль виски почти опустела, и два стража, вконец осоловев, потушили свечу и задремали, свесив головы. Утихли песни, смех и остроты, и тишину нарушало лишь мерное тиканье часов во внутренней комнате да глубокое тяжелое дыхание старой Мойи, спящей в углу у очага.

Неизвестно, сколько времени они проспали, но старая карга проснулась с диким воплем. Она выпрыгнула из кровати и сжалась в комок между двумя хранителями. Те вскочили и спросили, что стряслось.

— Ой! — вскричала старуха. — Баньши, баньши! Господи, смилуйся над нами! Она вновь вернулась, и я раньше никогда не слышала, чтоб она так бесилась и неистовствовала!

Джек О’Малли с готовностью поверил в рассказ старой Мойи. Гарри тоже, но он счел, что это может быть грабитель, вторгшийся в дом. Они чутко вслушивались, но ничего не услышали; тогда они открыли дверь кухни, но все было тихо; они выглянули наружу — стояла ясная тихая ночь, и в темно-синих небесах мерцало бесчисленное множество звезд. Друзья осмотрели двор и сеновал, но всюду было тихо и безлюдно. Ни один подозрительный звук не достиг их ушей — лишь где-то у соседей брехала шавка, да издалека доносилось ленивое журчание мелкой извилистой речки. Удостоверившись, что все в порядке, они вновь возвратились домой, подбросили дров в угасающий огонь и присели, дабы прикончить виски, что еще оставалось в бутыли.

Не прошло и пары минут, как снаружи раздался дикий потусторонний вой.

— Опять баньши, — едва слышно произнесла Мойя.

У Джека О’Малли сердце ушло в пятки, а Гарри вскочил и дернул на себя мушкетон. Джек перехватил оружие:

— Нет, нет, Гарри, не надо! С нами ничего не случится, нечего бояться.

Гарри сел на место, но все еще крепко сжимал мушкетон в руках. Джек закурил трубку, а старая женщина била себя в грудь и страстно молилась, стоя на коленях.

Вновь раздались жалобные стенания, причем еще громче и неистовей, нежели раньше. То казалось, что они слышны из окна, то они доносились от двери. Временами они удалялись, а потом приближались вновь, да так, что чудилось, будто завывания несутся из дымохода или даже с пола под ногами. То они походили на низкий жалобный плач женщины, попавшей в беду, а через миг повышались до долгого пронзительного визга, громкого и яростного, казалось, исходящего из тысяч глоток; тихое и печальное песнопение могло в одну минуту смениться демоническим смехом, громким и прерывистым. Все это, с небольшими перерывами, продолжалось около четверти часа, а затем сгинуло, сменившись звучным скрипением, какой мог бы издавать большой фургон. Среди этого шума также слышался громкий цокот лошадиных копыт, которому вторили сильные порывы ветра. Странный экипаж обогнул дом дважды или трижды, а затем свернул в узкую улочку, ведущую к дороге, и более его уж не было слышно. Джек О’Малли застыл в ужасе, и даже Гарри Тейлор — заядлый скептик с уравновешенным взглядом на жизнь — был потрясен и напуган.

— А ночка-то выдалась жутенькой, Мойя, — наконец сказал Джек.

— Да уж, — откликнулась та. — Это мертвая повозка. Я ее частенько раньше слыхала, да и видала пару раз.

— Видала, говоришь? — произнес Гарри. — Ну-ка, опиши ее, прошу тебя.

— Отчего ж нет, — отвечала старая ведьма. — Она похожа на любую другую повозку, только вдвое больше, сверху обтянута черным сукном, на крыше закреплен черный гроб, а везут ее безголовые черные лошади.

— Да защитят нас небеса! — воскликнул Джек.

— Все это очень странно, — отметил Гарри, а Мойя продолжила:

— Только вот она всегда появляется перед тем, как кто-нибудь умрет, так что я понять не могу, чего ее сюда нынче занесло. Разве что вместе с баньши приехала.

— Может, она прибыла за тобой? — промолвил Гарри с кривоватой, но все же мягкой улыбкой.

— Нет, нет! — отвечала старуха. — Я не из этой семьи, совсем не из нее!

Несколько минут царила мрачная тишина, и люди подумали было, что все позади, как внезапно в их ушах снова зазвенел чудовищный плач.

— Открой дверь, Джек, — велел Гарри, — и выпусти Гектора.

Гектор был мастифом, принадлежавшим Джеку О’Малли, собакой огромной и крайне свирепой. Куда бы Джек ни пошел, Гектор следовал за ним.

Джек открыл дверь и попробовал было выпустить собаку, но бедное животное отказывалось выходить, хотя хозяин и пытался заставить его, громко и жалобно упрашивая.

— Тебе придется выйти, — рявкнул Гарри, поймал мастифа и вышвырнул его за створку двери[74]. Стоило бедному псу коснуться лапами земли, как неведомая сила взметнула его обратно в воздух и он упал на землю уже бездыханным, а его кровь и потроха разметало по почве.

Увидев это, Гарри совсем потерял рассудок. Он вновь ухватился за мушкетон и воскликнул:

— Джек, приятель, идем! Хватай свои пистоли и следуй за мной. Мне нечего терять, кроме собственной шкуры, и я поставлю ее на кон, чтоб попытаться свернуть шею этому адскому отродью!

— Я последую за тобой хоть к адским вратам, — отвечал Джек, — но даже за все блага мира не стану стрелять в баньши.

Мойя ухватила Гарри за полу куртки.

— Не выходите! — вскричала она. — Не троньте ее,