пока она не трогает вас. Век не видать удачи тому, кто осмелится досаждать баньши.

— Поди прочь, женщина! — рявкнул Гарри, с презрением отталкивая беднягу Мойю.

Итак, парочка друзей выскочила из дома. Жуткий плач все стоял в воздухе. За домом на сеновале стояли скирды сена; казалось, звуки идут оттуда. Мужчины обошли дом и остановились. Плач раздался вновь, и Гарри поднял мушкетон.

— Не стреляй, — сказал ему Джек.

Гарри не ответил, лишь насмешливо покосился на Джека, а затем положил палец на спусковой крючок, и из дула с громовым раскатом вырвался шквал картечи. Потусторонний вой усилился в десять раз, став куда страшней, чем тот, что они слышали ранее.

Волосы на головах друзей встали дыбом, по лицам потекли струи холодного пота. Вокруг скирд засиял ослепительный красновато-синий свет, издалека вновь послышалось громыхание быстро приближающейся мертвой повозки. Она подъехала к дому, влекомая шестью безголовыми вороными лошадьми, и друзья увидели, как к ней с сеновала быстро бежит иссохшая старая карга, окутанная синим пламенем. Баньши запрыгнула в зловещую карету, и та с устрашающим звуком сдвинулась с места. Она проломилась сквозь высокие заросли кустов, окружавших дом. Перед тем как исчезнуть, старая карга бросила на двух мужчин пронзительный злой взгляд и мстительно замахнулась на них бесплотными руками. Вскорости повозка скрылась из виду, но потустороннее скрипение колес, топот лошадей и жуткие вопли баньши продолжали звучать в ушах приятелей еще какое-то время после того, как все закончилось.

Смельчаки вернулись в дом, вновь заперли дверь и перезарядили оружие. Однако более никто и ничто не беспокоило их ни в ту ночь, ни в последующие. Через несколько дней из Лондона прибыл брат покойного, освободив их от нудного задания.

Старая Мойя не зажилась после этого на свете: та знаменательная ночь подорвала ее силы, и ее останки со всем почтением захоронили на церковном кладбище, рядом с последним земным пристанищем той самой дорогой ее сердцу семьи, которой она так долго и преданно служила.

Оскорбленная баньши с тех пор ни разу не возвращалась, и хотя уже несколько членов этой семьи закончили с тех пор свой земной путь, но ее предупреждающий плач ни разу еще не звучал. Похоже, обиженный дух не посетит древние пенаты до тех пор, пока каждый из нынешнего поколения не «упокоится вместе с праотцами».

Джек О’Малли и его приятель Гарри прожили еще несколько лет. Их дружба оставалась столь же крепкой; подобно Тэму О’Шантеру и сапожнику Джонни[75], они продолжали любить друг друга «подобно братьям», и точно так же, как та жизнерадостная парочка, наши приятели, выпив лишку, «не раз под стол валились оба». Частенько, опрокинув бутылку-другую, они смеялись над своим мистическим приключением с баньши. Однако сейчас, увы, их тоже нет: их земной путь окончен, и они ныне «обитатели могил».

Перевод Валерии Малаховой

VI. Принять на веру

Эдит Уортон. Отшельник и Дикарка

Эдит Уортон (1862–1937) в 1921 году стала первой женщиной среди лауреатов Пулитцеровской премии, а за несколько лет до того — не первой, но одной из очень немногих в то время женщин, награжденных орденом Почетного легиона: так правительство Франции отметило ее заслуги во время Первой мировой войны. Современники понимали ее бурную натуру, кажется, лучше, чем потомки: сейчас многим трудно представить, как в одной личности могут соединяться свободомыслие и консерватизм.

Основную славу писательнице принес роман «Эпоха невинности», до сих пор постоянно переиздаваемый, но вообще-то в «активном фонде» англоязычных читателей около дюжины ее романов, часть из них экранизирована. А вот большинство рассказов забыты — что абсолютно несправедливо!

Американка по рождению, Эдит Уортон большую часть своей жизни провела во Франции. Поэтому место действия в ее основных произведениях — Европа, современная (для нее) или средневековая.

I

Отшельник жил в пещере на склоне холма. Ниже раскинулась долина, где среди ольховых и дубовых рощ тек ручей, а если пересечь эту долину — что заняло бы примерно полдня пути, — можно было достигнуть другого холма, крутого и высокого, у подножия которого расположился обнесенный стенами городок: гибеллинские «ласточкины хвосты»[76] глядели в небеса.

Когда Отшельник был еще совсем юн и жил в городе, зубцы на стенах были прямоугольными и на главной башне развевался штандарт лорда-гвельфа. Но однажды закованные в железо воины пересекли долину, взобрались на холм и атаковали город. С крепостного вала летели камни и лился греческий огонь, на улицах щиты ударялись о щиты, в узких проходах и на лестницах звенели клинки, с пик и копий капала кровь на груды тел, и весь город, до того такой уютный, превратился в огромное кладбище. Юноша бежал оттуда в ужасе. Он уже видел, как его отец ушел и не вернулся, видел, как упала замертво его мать, которую застрелили из аркебузы, когда она слишком далеко высунулась из-за зубца на башне, и как его сестренка упала прямо в церкви, на ступенях, ведущих к алтарю, с перерезанным горлом. И он бежал, чтобы спасти свою жизнь, по скользким от крови улицам, мимо еще не остывших тел, многие из которых еще конвульсивно подергивались, проскальзывая между ног у пьяных солдат, бежал прочь от ворот, мимо пылающих ферм, потоптанных полей, садов, разоренных и вырубленных, бежал, пока не очутился в тихом лесу и не упал, уткнувшись лицом в землю, которую никто никогда не возделывал и которую не искалечила война.

Возвращаться у него не было никакого желания. Все, чего он хотел, — это прожить всю жизнь уединенно, вдали от людей. Отыскал в скале нору, соорудил перед ней некое подобие крыльца, скрепив лапник тонкими прутьями. Питался он орехами, кореньями и форелью, которую ловил руками в ручье.

Отшельник с детства был тихим мальчиком, любил сидеть у ног матери и смотреть, как распускаются цветы на ее вышивке, в то время как капеллан читал жития отцов-пустынников — большой том с серебряной застежкой. Ему бы лучше было вырасти писарем, нежели рыцарским сыном: более всего он был счастлив, когда ранним утром прислуживал капеллану во время мессы, и сердце его взмывало все выше и выше, будто жаворонок, покуда вовсе не растворялось в горних высях блаженства. Почти так же хорошо ему было, когда он смотрел, как работает заезжий художник, приехавший из-за гор, чтобы разрисовать стены часовни. Мальчик видел, как кисть художника заставляет божественно прекрасные лица оживать на стене, как будто сеет волшебные семена, прорастающие дивными цветами, когда на них глядят. После того как