— Не помню такого, не было парня, — упрямился подросток.

— Плохо, Геша, когда человек с таких вот лет на память жалуется. Он может позабыть, что у него сознательность и совесть должны быть. — Последняя фраза как-то непроизвольно вырвалась у Мальцева, и он пожалел, что вовремя не сдержался: глаза у Гешки настороженно забегали. «А может, это и к лучшему», — подумал Игорь Тихонович, включая магнитофон.

Гешка с первой беседы понял, чем интересуется следователь. Два года назад он не придал особого значения случаю с девчонкой. Но сегодня взять да так просто все рассказать парнишка просто не мог. Участковый на прошлой неделе дядьку его — Виктора Звалова — в милицию, говорят, ни за что забрал, а там оштрафовали да чуть не посадили вдобавок. Отца у Гешки нет. И дядя Витя для него — все: поддержка и опора. Он сильный, смелый, любого скрутит на Широкой. Мальчишка старается походить на дядю. И если у того нелады с милицией, нелады и у Гешки.

Гешка прослушал запись и вызывающе произнес:

— Ну, видел, а кто бежал, не знаю.

И как ни пытался следователь разбудить его память, стоял на своем: не знаю, кто бежал. Мальцев провел очную ставку с Сеней Сташковым. Но и после этого Гешка еще долго упорствовал, но, сломленный волей и логикой следователя, наконец назвал фамилию бежавшего.

Встреча с Елькиным, на которую все возлагали большие надежды, не дала желаемого результата. Едва начав разговор с ним, Леонид понял, что парень — натура действительно увлекающаяся — вряд ли мог пойти на убийство.

Между делом инспектор пролистал альбом с армейскими фотографиями подозреваемого. На одной из них улыбающаяся Татьяна с букетом цветов. Надпись и дата: 20 июня.

На последней странице внимание Русановского привлек воинский железнодорожный билет на имя Елькина. Компостер выбил дату демобилизации — 21 мая. Здесь же лежали три письма Николая к Татьяне «до востребования», вернувшиеся обратно. Марки и конверты проштампованы в июле. Последовательность событий еще более уверила инспектора в первоначальном мнении о невиновности Елькина.

Загорелый, еще более вытянувшийся, появился Русановский в отделе и сразу же подключился к работе с подростками.

Шестиклассники Геша Паклин, Шура Подосинов, Алик Пеньков и Ваня Пастухов дружат, что называется, с детства. Зимой и летом проводят они свободное время здесь же, на Контрольной, недалеко от подсобного хозяйства, что по Московскому тракту. На лето приезжает сюда в гости к бабушке Сенька Сташков. Ребячьи игры затягиваются допоздна.

В то лето погода не очень-то баловала теплом. И когда в конце июня установились наконец погожие деньки, ребятишки высыпали на стадион.

— В войну, в войну!.. — загалдели они. — Делимся! — неслось со всех сторон. Они быстро разбирались по двое и подходили к Гешке с Ванькой.

— Матки, матки, чьи отгадки?

— Ты что? — ткнул друга Пастухов. — Уснул, что ли? Отгадывай.

Гешка молча смотрел в сторону. Там, по краю стадиона, шли двое. Парень нес две бутылки, девушка что-то завернутое в бумагу. Ванька посмотрел туда же и, проводив шедших взглядом до леса, по-хозяйски заметил:

— Бутылки-то надо будет потом подобрать. На кино, или мороженое купим.

Поделившись на группы, ребята разбежались. То и дело слышались из кустов их воинственные возгласы.

— Ура! — закричал Гешка Паклин и выскочил из засады. Ребята с криком бросились за ним. Не добегая до леса, они увидели, как из кустов выскочил парень и побежал в глубь болота. Оторопев, они остановились.

— Это Мардель, Дроботов это. Чего он испугался? — растерянно проговорил Гешка, подходя ближе к кустам. На траве, зажав голову руками, лежала девушка. Она стонала и что-то пьяно бормотала, но слов ее было не разобрать.

— Надо бы матери сказать, — заволновался Шурка.

— А где она? — возразил Ванька.

— Ладно, — повернулся Гешка, — айда к бане, там мой дядька. Вымоется он, мы ему все и расскажем.

— Я уж не пойду: мне домой пора, — заторопился Сташков и побежал на автобусную остановку. А ребята, возбужденные увиденным, заторопились к бане. Вскоре вышел и Виктор Звалов с Валерием Брыкиным. Ребятишки наперебой заговорили о том, что Мардель — Дроботов — избил какую-то девчонку, а сам убежал. Все вместе они пошли к лесочку. Звалов и Брыкин узнали девушку. Это была Пестерева. Она все еще что-то бессвязно бормотала, держась за голову.

— Вишь, нарезалась, — Звалов оглядел место пиршества. — И ведь не первый раз попадает, а все неймется!

— Отлежится, — махнул рукой Брыкин и зло пошутил: — Поучил немного девку Серега, чтоб пуще любила… Э-э! Сегодня поругались — завтра помирятся. Не наше дело! И болтать об этом зря нечего.

И они ушли, не придав значения случившемуся: одни, потому что привыкли рассматривать жизнь через призму широкореченских обывателей, а другие были просто неспособны критически оценить все, переложив это, как им казалось, на плечи взрослых.

Преграда молчания была сломлена. После того как Геша дал правдивые показания, их нужно было закрепить. Пришла пора браться за Брыкина и Звалова. Обоих сразу же вызвали на допрос.

— Знал я, что Дроботов избил Пестереву, — сказал Звалов, — но не думал, что все так кончится. И не беспокоились мы: бивали ее и раньше. Правда, на следующий день шли с Брыкиным мимо, завернули туда, где лежала Татьяна, но ее там не было. Только от того места тянулся к болоту след в примятой траве. Мы подумали, что это она ползала пить или умыться, а потом ушла. Позже слух прошел, что Татьяна куда-то уехала, и мы позабыли о том случае. Правда, когда провожали Дроботова в армию, я спрашивал, что, мол, ты тогда с Танькой-то сделал, но он выругался, а потом замял разговор, и больше ми не спрашивали, — закончил Звалов.

Дроботов действительно второй год служил в армии. Установили где, связались с командованием, выехали на место. Вернулись в Свердловск с Дроботовым — и прямо с самолета на допрос.

Пестереву он знал давно. Были они почти одногодки, и в ребячьей компании считалась она своим человеком. Но в последнее время Татьяна завела себе новых друзей, и он ее давненько не видел. А в тот день Дроботов, возвращаясь с работы, купил две бутылки вина и случайно встретился с девушкой.

— Как она, жизнь молодая? Все хорошеешь, — подкинул комплимент парень.

— Да где там. Не до жиру, быть бы живу. А ты, я смотрю, шикуешь. Вино? — Пестерева рассмеялась. — А я на мели.

— В чем дело, я угощаю, — театрально расшаркался Дроботов. — Подожди, только закусь возьму.

Они прошли краем стадиона и углубились в лесок. Там, на бугорке, разложили на газету огурцы и сыр. Кусок хлеба Дроботов разрезал перочинником. И только тогда