— Если средство вообще подействует — а я этого не гарантирую, — то через несколько минут. Если он очнется, будьте милосердны и спрашивайте быстрее, не заставляйте говорить через силу, иначе погубите его своими расспросами.

— Хорошо, — пообещал Гар. — Теперь иди. Запри за собой дверь и с помощью заклинания сделай так, чтобы ни сюда, ни отсюда не проникло ни звука. — Увидев изумление в глазах Никса, он пояснил: — Мы будем говорить о совершенно секретных вещах, а мне необходимо сохранить магическую силу для заклинания погоды сегодня ночью. Я не могу тратить ее по пустякам.

Никс поклонился.

— Слушаюсь, ваше величество. — Он с состраданием посмотрел на Дурма и удалился.

Казалось, целые столетия прошли, прежде чем появились первые признаки действия запретного снадобья Никса. Сначала дыхание Дурма стало глубже, потом зашевелились пальцы, потом голова шевельнулась на подушке. Сердце Гара застучало быстрее, он наклонился к подушке.

— Дурм, — прошептал он. — Дурм, ты слышишь меня?

Послышался слабый стон, больше похожий на вздох. Изможденное лицо дрогнуло, брови сдвинулись, словно Дурм хмурился. В уголке рта показалась капелька слюны. Глаза под веками задвигались.

— Дурм, — настойчиво шептал Гар. — Дурм, прошу тебя, отзовись.

Наконец, вздох перерос в стон, грудь Дурма начала вздыматься чаще. В лице появились черты человека, погребенного в этом умирающем теле. Комки снадобья попали в ноздри, Дурм фыркнул, в ноздрях и на губах появилась голубоватая пена.

— Дурм!

Веки Главного мага медленно поднялись. Взгляд дрогнул, он с трудом повел глазами в одну сторону, потом в другую, словно раскачивал лодку, прикованную ко дну якорями.

— Гар…

Гар подтянул кресло еще ближе, наклонился к Дурму так, что почти касался губами его уха, и уже хотел задать вопрос, за ответом на который пришел.

Но спросил совсем о другом, потому что не спросить было выше его сил. Другого шанса у него не будет. Когда Дурм умрет, вместе с ним исчезнет последняя надежда на исцеление и сохранение короны.

— Я лишился магии, Дурм. Есть ли способ вернуть ее? Где ответ? В твоей библиотеке или в библиотеке Барлы? Ты знаешь, как спасти меня?

Еле слышно, будто из могилы, Дурм прошептал:

— Нет.

Это слово упало на него, как удар меча. Дыхание перехватило, в глазах потемнело.

— Ты уверен?

— Да.

— Тогда кому мне передать корону, кроме Конройда? Мне нужен преемник, но только не он!

Дурм закашлялся, лицо его страдальчески сморщилось. Постель начала слегка подрагивать — она откликалась на судороги, которые сотрясали искалеченное тело. Дурм открыл рот и слабо вскрикнул.

— Нет! — Гар вскочил и схватил Дурма за плечи. — Не сейчас! Держись, Дурм! Ты мне нужен!

Дурм продолжал биться в конвульсиях, слабо вскрикивая от мучительной боли.

Взяв голову Дурма в свои ладони, он заставил безумные глаза смотреть прямо ему в лицо.

— Помоги мне, Дурм! Помоги мне!

— Дневник! — прохрипел Дурм, дергаясь и извиваясь под одеялами. — Дневник Барлы! Твоя единственная надежда!

С бешено бьющимся сердцем Гар наклонился еще ближе, чтобы умирающий мог слышать его.

— Барла оставила дневник! Когда? Где? Он у тебя? Дурм!

Ужасная судорога свела тело Главного мага. На губах пузырилась голубая пена, глаза закатились. Задыхаясь, Гар отчаянно обнимал бьющееся в конвульсиях тело.

— Ты говорил о нем отцу? Давал его ему?

Гар вздрогнул от неожиданности — Дурм смеялся. Смеялся, тратя последние силы.

— Он не знает… Я спрятал его…

— О, Дурм! Дурм! — Хоть друг и умирал, Гар готов был задушить его. — Где он сейчас? Где мне его искать? Почему он — единственная надежда? Надежда на что? Он вернет мне магию?

Еле дыша, Дурм прошептал в самое ухо Гара:

— Конройд… Берегись Конройда…

Судороги прекратились. Гар осторожно опустил Дурма на подушки и заглянул в изможденное лицо.

— Я знаю, — сказал он с грустью. — Знаю. Дурм, где дневник?

Обессиленный, опустошенный, Дурм разлепил посиневшие губы.

— Борн… прости меня. Я не смог его остановить…

Гар положил ладонь на щеку старика.

— Ты прощен. Дурм, где ты спрятал дневник?

Но все было бесполезно, и Гар понимал это. Он заплакал от отчаяния, хотя Дурм еще дышал, с хрипом набирая воздух в легкие. Свет в его глазах постепенно затухал, но из них еще текли слезы. Последние краски жизни покидали лицо Дурма, и кожа становилась похожей на старый выцветший и потрескавшийся пергамент. Веки начали опускаться и закрылись совсем. Силы, разбуженные мазью Никса, таяли.

— Не беспокойся, Дурм, — ласково сказал Гар. — Все нормально. Ступай с миром, и пусть великая милость Барлы будет с тобой.

По восковому лицу умирающего мелькнула темная тень.

— Барла, — пробормотал он. — Стерва, дрянь, продажная шлюха. — Глазные яблоки задвигались, веки поднялись. Он смотрел на Гара затуманенным взором. В горле хрипело; он хотел что-то сказать. — Гар…

Даже крылья бабочки шелестели бы громче.

Взгляд Дурма был исполнен вины.

— Прости меня…

Гар поцеловал его холодный влажный лоб.

— Ты прощен за все. Молчи. Я здесь. Я с тобой.

Еще один тяжелый, хрипящий вдох. Долгая пауза. Пена на губах.

Дальше ничего.

Гар позвал в палату Никса.

— Он умер. Делай, что должно, но никому ни слова о его смерти. Под страхом казни предупреди своих подчиненных о молчании. Я сам сообщу об этом горе, когда сочту нужным.

Никс поклонился. Лицо его будто окаменело.

— Слушаюсь, ваше величество. Посмею спросить: вы узнали, что требовалось, до того как…

— Нет, — ответил Гар, помедлив. — Не узнал.

За пределами дворца продолжался прохладный солнечный день, как и приказал Эшер. В листве деревьев щебетали пичуги, по стволам и ветвям лазали белки. В безоблачное небо упиралась величественная ярко-золотистая Стена.

Очень медленно, погрузившись в размышления, он шел по направлению к Башне. Эшеру требуется новое расписание погоды. По крайней мере, это он может сделать. А потом начнет искать дневник Барлы, потому что он обязательно пригодится.

* * *

Марна налетела на Эшера, как только он вошел в задние двери Палаты Правосудия. В ушах у него еще звенело от криков и воплей — Эшер! Эшер! Эшер! — а губы еще были влажными после последнего торопливого поцелуя Дафны. Он нырнул в тишину и прохладу тенистой Палаты, как обожженный человек ныряет в холодную чистую воду.