А надо сказать, что хотя у меня к тому времени были десятки, если не сотни, приятелей и знакомых евреев, но среди них не было ни одного, собирающегося выехать из СССР, да и сам выезд евреев замалчивался. Посему мне было очень интересно поговорить с Ленькой и узнать подробности. И тут он признался, что ни в какой Израиль они выезжать и не думают, визу туда они оформляют для того, чтобы только выехать из СССР, а дальше в Вене они будут добиваться, чтобы им дали уехать в США. У меня на ту пору мнение о США сложилось на основе популярной тогда и чуть ли не единственной книжки «Деловая Америка» да еще запрещенного сборника (его изъяли из библиотек) «Хрущев в Америке», – это если говорить о специальной литературе и не считать художественных произведений Лондона, Генри, Твена, Драйзера, Синклера и т. д. Посему я считал, что американцы – это деловой и очень трудолюбивый народ, и мне было непонятно, что в США собирается делать Ленька с его мечтами о работе, на которой можно спать? Второе, что меня крайне неприятно поразило, это то, что он едет в США не по каким-то идейным соображениям, а потому что там его ожидает большая помощь и подачки от местных евреев. («Там к каждому празднику нам будут делать дорогие подарки», – с восторгом сообщал он.) Это уже ни в какие ворота не лезло – это уже было чистой воды предательство Родины за деньги. Тем не менее мы с женой сходили к нему на проводы, поскольку я не хотел выглядеть трусом, и, собственно, мы были единственными, кто выпил с ними на прощание.

Итожа эту главку, хочу сказать, что, пожалуй, именно жизнь в Ермаке убедила меня, что нет национальностей, которые бы играли в жизни людей роль достаточную, чтобы принимать их во внимание.

Люди по сути делятся на две национальности: на хороших людей и на подонков. Ермак отличался тем, что в нем в подавляющем большинстве жили лица первой национальности.

Реальные коммунисты

С Леонидом Георгиевичем Чеклинским мы не то что сдружились, а как-то товарищески сошлись сразу же после моего перевода в ЦЗЛ. Жена его, Людмила, работала инженером метлаборатории, так что мы были с ней коллегами. Леня был бригадиром нашей печи, подменял мастера экспериментального и даже начальника, но получать какое-то формальное образование не стал, и карьеру ИТР не делал. Между тем он был очень активен, был тем, кого зовут неформальным лидером, был хорошим коммунистом и парторгом цеха по праву. А я в то время был диссидентом, поэтому нам с Леней было о чем поругаться.

– Не надо ля-ля! Я не верю, что наша ПВО могла спутать американский самолет-разведчик с пассажирским «Боингом» и завалить корейский авиалайнер случайно.

– Ну и что! Я тебе как пограничник скажу – мочить надо всех, кто незаконно пересекает нашу границу!

Ну и тому подобное. Так сидим, ругаемся, глядишь, и обед незаметно прошел. Между тем для меня Леонид был человек испытанный – был случай, когда он наши товарищеские отношения поставил выше своего членства в КПСС, а это, знаете, немалого стоит.

Назначили меня начальником ЦЗЛ, и спустя какое-то время был период, когда мы с Леней начали ругаться по делам цеха. Я даю распоряжение, а он оспаривает его правильность, я говорю – так, а он – иначе! Уже не помню, в чем там была суть и кто виноват, может быть, и я, но я начальник, посему вежливенько так ему говорю, что мои распоряжения – это не его, парторга, собачье дело, ну и он с этим, само собой, не согласен.

А незадолго до этого периода ругани с Леней директором завода назначили Донского. Он был человек умный и опытный и в отношении общественных организаций повел себя так, что его многие превратно поняли. Он, если так можно сказать, всю общественную работу начал валить на начальников цехов. Дружина – начальник, субботники – начальник, демонстрации – начальник, различные профсоюзные и партийные собрания – и тут начальник обязан все организовать и обеспечить. У нас, начальников, конечно, возникал вопрос – тогда на кой хрен нужны все эти парторги, профорги и комсорги? Но директор попытки бунта на корабле подавлял железной рукой и по-прежнему требовал от начальников цехов отвечать за всю общественную работу. Если не вдумываться в то, зачем он это делал, то складывалось впечатление, что он партию считает чуть ли не главной руководящей силой на заводе. И Леня на это купился.

Как-то вызывает меня Донской и говорит примерно следующее.

– Что у тебя в цехе с парторгом? Он вчера на парткоме катил на тебя бочку. Ты человек молодой и можешь не понимать, что такая конфронтация кончается плохо именно для начальника. Практика тут такова: в ссоре начальника и парторга никто толком не разбирается, да и не хочет этого делать, поэтому выработано стандартное решение – если их спор становится достоянием коллектива, то тогда снимают с должности обоих. Но что значит снятие с должности для Чеклинского? Он плавильщик, останется плавильщиком, и только и того, что у него добавится свободного времени и уменьшится нервотрепка. А что значит снятие с должности для тебя? Чувствуешь разницу? Давай я переговорю с парткомом завода, и мы заменим в ЦЗЛ парторга на более адекватного.

Тут надо сказать, что я не встречал человека, который бы тратил столько сил и рабочего времени на работу с кадрами, как Донской. У меня это всегда вызывало уважение, но я даже и не пробовал использовать его методы работы, кроме этого, у меня и у самого уже были кое-какие соображения на этот счет. У Донского были наработанные опытом принципы, которыми он обычно руководствовался, одним из таких принципов был принцип опережения события. Он тратил много усилий, чтобы заранее получить информацию о надвигающихся неприятностях и сделать все, чтобы их предотвратить. Донской привез на завод поговорку: «В нашем деле главное – вовремя перепугаться». Имеется в виду, если кто не понял, что пугаться рано – это паника, это глупо, а пугаться поздно – поздно. Вот шеф и решил предотвратить нежелательное для завода развитие событий в ЦЗЛ.

Я не ожидал такого разговора о Чеклинском, растерялся и для начала сморозил глупость.

– Знаете, Семен Аронович, президент США Рузвельт о диктаторе Никарагуа Самосе как-то сказал: «Самоса, конечно, сукин сын, но это наш сукин сын». Чеклинский ведет себя как сукин сын, но это сукин сын ЦЗЛ. Он работает в цехе от царя Гороха, его уважают и, на мой взгляд, именно за то, что он такой, как есть.

Вот вы на оперативках дерете начальников цехов за срывы дежурств добровольной народной дружины, за срывы собраний и прочее. А почему вы меня не дерете? Потому, что у нас срывов не бывает, но ведь я вообще этим никогда не занимаюсь – все делает Чеклинский. Ну заменим мы его на парторга, который будет мне поддакивать, а что толку? Мне ведь за него придется работать, так на кой черт мне его поддакивания? Нет, спасибо, но не надо, мы уж с Ленькой как-то притремся.

– Ну, смотри, – сказал директор, – тебе видней.

Я, само собой, передал разговор Чеклинскому, хотя и понимал, как ему обидно. Ведь он полагал, что через директора надавит на меня, а Донской обманул его ожидания, да еще и получается, что Чеклинский на меня пер на парткоме, а я его защищал перед директором. Но, с другой стороны, не расскажи ему это, получается, что я его за дурака считаю и что вроде у нас с ним и не общее дело.