Ссориться на рабочие темы мы перестали, уже не помню, то ли поэтому, то ли действительно притерлись, но Леня, надо сказать, не сломался и оставался, если считал это правильным, при своем мнении, не стесняясь его высказывать.

Повторю, в наше время для начальника вообще, а для заводского инженера – тем более не было ничего более ценного, нежели хороший подчиненный.

Комсомол и другая общественная работа

Сейчас чижи представляют комсомол и партию как нечто тупое и безвольное. Конечно, поскольку именно чижи первыми лезли в эти организации, то они и придавали этим организациям тупость и безволие, но на самом деле все было сложнее и не так. Давайте немного о комсомоле.

О работе я буду писать отдельно, но после того, как главный инженер завода Друинский перевел меня на работу в ЦЗЛ, жизнь моя стала прекрасной. Я имел ту работу, которую хотел, и при этом мне было наплевать на карьеру на этом заводе, а это давало упоительное чувство свободы и независимости. Мне не надо было ни перед кем унижаться и ничего ни у кого не надо было просить. Я вам не нравлюсь? Увольняйте! Не дадите мне квартиру? А она мне и не нужна! Выговор мне по партийной линии? А я беспартийный! Вот и возьми меня голыми руками.

Но тут я одну за другой совершил две глупости, собственно, глупостями их не назовешь, но если бы я знал, чем они закончатся, то я бы, наверное, не стал бы их совершать, правда, и жизнь моя могла бы сложиться по-другому. Первая глупость была связана с общественной работой, но сначала о ней несколько в общем.

Желающих меня в нее запрячь было много, и первый, конечно, комсомол. Меня с ходу включили в состав бюро завода. Мне, обозленному за свое направление в Ермак, это совершенно не улыбалось, но мне кто-то дал дельный совет – соглашаться и не рыпаться, но ничего не делать, тогда сами от тебя отстанут. Я так и поступил. Поэтому, кроме каких-то обычных субботников, мне запомнилось всего два случая.

Как-то комсорг завода Петя Разин взял меня на какое-то рабочее заседание горкома комсомола, которое вела молодая казашка, а я уселся рядом с очень яркой девушкой, но, как бы это сказать, таких габаритов, которые коня на скаку останавливают. Звали ее, по-моему, Вера. Я начал с ней заигрывать и вижу, что «эти глаза не против». Но это знакомство после окончания заседания и закончилось – назначить ей свидание я не решился – уж больно это был не мой размер. Но через пару дней Петя мне и говорит, что казашка, второй секретарь горкома, приглашает меня в субботу на день рождения. Я очень удивился, поскольку мы с нею только поздоровались и попрощались, но я все же купил какой-то подарок и пришел. Она была холостячка, жила в однокомнатной квартире, день рождения предполагался по-казахски, т. е. с обязательным бешбармаком, которого я на тот момент еще не ел в натуральном виде, т. е. так, как его готовят казахи, и с тем ритуалом, с которым они его едят. Однако это не главное, главное, что гостями были Петька с женой, я и… эта Вера! Ага, сообразил я, вот кто меня пригласил. Я повеселел и с совершенно лишним (это выяснилось позже) энтузиазмом стал поднимать тосты за хозяйку. Однако тут звонок в дверь, и входят еще две казашки – красавицы! Я, уже начав танцевать с Верой, бросил это дело и переключился на них, причем так до конца и не выбрав, которая мне нравится больше. Я, конечно, видел, что Верка на меня уже волком смотрит, но эти казашки были ослепительно хороши.

И тут кончается очередной танец, и я вижу, как Вера манит меня в прихожую. Я выхожу, а она закрывает дверь и бац мне пощечину! Оделась и ушла. Я, конечно, обрадовался, во-первых, уже некому будет на меня волком смотреть, во-вторых, на фига мне такая подруга, которая чуть что и сразу в морду? Довольный, что все складывается удачно, вернулся к компании, но все дело испортил Петька Разин. Жена его от себя далеко не отпускала, и он сидел и только и делал, что наливал. А я сдуру пил и вот почувствовал, что еще немного, и я упаду прямо на стол. Пришлось резко прощаться и уходить, меня не отпускали, видя мое состояние и учитывая, что была зима и сильный мороз, но я на него и надеялся – действительно, на улице стало легче, и я благополучно добежал до кровати в общаге, благо город маленький, и все рядом. Вот так позорно отрекомендовал я себя горкому комсомола.

Второй запомнившийся случай – это отчетно-перевыборная конференция горкома. Я был избран делегатом, но пошел потому, что делегатом была и Лопатина. В зале я четко забил возле нее место и предпринимал все меры, чтобы ей понравиться. Впереди сидел Валентин Мельберг и ревниво шикал на нас, дескать, мы мешаем ему слушать выступающих. А что их слушать? Не соловьи, небось! Правда, к концу прений случился какой-то шум, кто-то переругивался из зала с президиумом, но, наконец, всех распустили на двухчасовой обед, во время которого в типографии должны были отпечатать бюллетени для голосования.

Наша заводская делегация, само собой, пошла в столовую «через гастроном», а обед начали с компота, чтобы освободить стаканы под водку. И, как говорится, уже хорошо гудели, когда к нам подошел представитель делегации ГРЭС и начал ругать секретаря горкома комсомола, я уже забыл его фамилию, помню только, что она была на букву «Ш».

Суть обиды была вот в чем. Были у ГРЭС какие-то критические замечания к горкому, наверняка в целом терпимые, делегация ГРЭС подготовила выступающего для их оглашения. Но этот Ш. счел себя уже опытным номенклатурным волком и применил обычный в таких случаях прием – он поставил этого выступающего в конец списка, а впереди пустил болтливых и косноязычных зануд, которые замучили своими речами всех делегатов. И после двух или трех часов слушания этой белиберды он предложил залу прекратить прения, так и не дав выступить делегату ГРЭС с критикой. Зал обрадовался и тут же проголосовал, грэсовцы пробовали возмущаться, но Ш. сослался на уже состоявшееся решение конференции. На конференции, само собой, присутствовали представители обкома комсомола, и Ш. хотел выглядеть перед ними уж очень хорошо. Это ему дорого обошлось.

Поскольку мы, заводчане, уже разогретые «компотом», тоже обиделись за грэсовцев, то дружно решили вычеркнуть Ш. из бюллетеней. Однако этого было мало. Ведь город был молодой, детей много, и абсолютное большинство делегатов были школьниками или учащимися училищ и техникумов. А они по малости лет с нами не пили (мы бы им пить не дали – в те годы на пьющих несовершеннолетних смотрели очень плохо). Однако тут все дело решил один татарин, конструктор нашего заводского проектно-конструкторского отдела.

Я уже не помню, где именно проходила эта конференция, но зал был внутри здания, и фойе были с обеих его сторон. Голосовали так. Делегаты входили в боковую дверь, поднимались на сцену, там получали бюллетени, спускались со сцены и шли вдоль второй стены и рядов кресел к столику, на котором были карандаши для вычеркивания, а затем – к урне для голосования. После чего выходили из зала в фойе.

Этот татарин пошел в числе первых, проголосовал, но не вышел, а сел в кресло возле столика, и когда к столику подходил школьник, то татарин командовал ему: «Ш. вычеркивай!» И что школьнику было делать? Сидит солидный дядя в костюме и при галстуке и дает команду. Может, так и надо? Детки послушно вычеркивали. А этот Ш. вместо того, чтобы посидеть с нами в столовой, повел куда-то поить представителей обкома по примеру тогдашней номенклатуры. Вернулся в зал, когда голосование уже заканчивалось, и его довольная морда говорила, что он был в уверенности, что все идет по плану.