птице-человек. — Благодаря тебе госпожа Падмавати оказалась в круговороте событий, которые скрыты даже от браминов острова Аирват. Сотни тысяч лун хранили мы верность клятве, оберегая наитайнейшую тайну, и вот, когда все пророчества маха-риши исполнились, я вижу, что красота ее погубила нас всех. Вы оба, следуйте за мной!

Поддерживая дряхлого старика, царь Джанапутра пошел за брамином.

— Вина за содеянное лежит на мне, — сказал он. — Прошу, скажи нам хотя бы свое имя!

— К чему соблюдать эти приличия? — вскинул руку брамин. — Сила твоей любви уже разрушила смысл жизни обитателей Аирват-двипы. Взгляни на них! Разве поклоняются пчелам, раздавив пчелиный улей?

После таких слов Джанапутра смолк, наблюдая, как в цветущем саду начинали собираться браминские грифы, воинственные кшатрии, непорочные девы. Они все еще не могли отойти ото сна и с трудом воспринимали происходящее. Некоторые из них рыдали, прикрывая губы руками. Никогда еще Джанапутра не чувствовал себя столь посрамленным.

Он не мог смотреть им в глаза, он презирал себя, ненавидел свое человеческое тело, влечения своей души. Все самые светлые, чистые, благородные и нежные чувства, которые он испытывал, вдруг обрели иной смысл — теперь они казались ему нечестивыми, порочными, темными, постыдными, а ужаснее всего было то, что остальные джива-саттвы были точно такими же, как он! Они мечтали о любви в надежде избежать противоречий, но противоречия неизбежно возникали, потому что без них не было бы и самой любви. И лишь неизмеримо более глубокая, непостижимая, сверхобычная любовь могла разрешить эти противоречия. Но как бы ни ухитрялись, во что бы ни верили существа, они не могли ничего знать об этой любви.

— Он — царь Джанапутра, наследник благородного дома Раджхаттов! Ты судишь о нем слишком строго, духовный учитель Джагатанта Таттва Свами, — заступился за Джанапутру морщинистый старик.

— Подумать только, — покачал птичьей головой брамин. — Кто меня поучает? Тот самый попугай? Пожалуй, не следовало так усердствовать с твоим лечением.

— И ты бы ослушался своей госпожи? — спросил у него старец. — Кто мы такие, чтобы противостоять запредельной любви, которая причина всего, что возникает и уничтожается? Поверь, Джагатанта, не так просто быть человеком в мире без людей.

— В мире людей быть человеком еще труднее! Там совершаются непоправимые ошибки, оскверняется сознание, притупляются чувства. От неисчислимых страданий, причиняемых там существами, в душах рвутся самые тонкие струны. Вы даже не представляете, на что обрекли госпожу Падмавати, ибо в мире людей человек чаще всего перестает быть человеком. Разве не знаете, почему люди — самые прекрасные и опасные существа? Они терзают любовью Самого Бхагавана!

Брамин подвел царя Джанапутру и его двойника к пещерному храму, который разительно отличался от всех построек, возведенных на острове Аирват. Возможно, он был таким же древним, как сам остров, и он уже был прорублен здесь задолго до того, как риши Девиантар облюбовал эти заповедные рощи. Подковообразный вход окружали мощные столбы с широкими капителями, высеченными в скале, а из полости храма доносился непрерывный гул, похожий на монотонное распевание священных мантр.

— В конце жизненного пути каждый из нас проходит Шайла Риши, чтобы вознестись на Панча-Гири.

Птице-человек указал им на вход в пещеру.

— Какой теперь смысл запирать нас в этом склепе? — обреченно спросил у него Джанапутра.

— Это не склеп, — возразил Таттва Свами. — Но вы не можете больше оставаться на Аирват-двипе, вы должны пройти через Скалу Риши. На этом пророчества маха-риши оканчиваются. Что будет дальше, никому не известно.

Они вошли под своды пещеры, в которой гулкое завывание ветра меняло тональность, подобно звукам трубы немыслимых галактических размеров. От этого напряженного гудения, заполнявшего здесь каждую частицу времени и пространства, пещера вызывала мистические переживания, направляя разум в какие-то неведомые локи сознания.

В темноте храма Джанапутра не видел куда идет. Да и неважно было ему, куда идти. Он чувствовал только, как от этого протяжного звука в жилах стынет кровь, а по плечам пробегает немая дрожь. Ему так не хватало любви Падмавати, нежности ее губ, ласковых слов, что каждый миг существования без нее становился для него все более и более невыносимым.

— Дальше вы пойдете одни. Идите всегда прямо, никуда не сворачивая, — дал им последние указания птице-человек.

— Святой мудрец, сатгуру! — обратился к нему Джанапутра. — Этот безупречный камень Мани Хардха принадлежит госпоже Падмавати. Она не успела взять его с собой, но он принадлежит только ей, и я верю, что однажды она за ним вернется. Пообещай мне, что будешь хранить его, как хранил тайну маха-риши.

В руке царя Джанапутры засветился адамант, который он с почтением передал браминскому грифу.

— Мы будем хранить его, сколько бы времени ни прошло, пока госпожа Падмавати не вернется за ним. Тайна всегда должна оставаться тайной, даже если она кому-то открылась. Тысячи лет брамины острова были верны своей клятве, но подлинный смысл верности познается тогда, когда кажется, что в ней нет больше никакого смысла.

— Прощай, духовный учитель Джагатанта! Твой урок был коротким, и все же ты научил меня многому, — сказал на прощанье Джанапутра.

— До этого дня я учил брахмачарьев только одному — расставанию, полагая, что это единственное, чему можно научиться в этой жизни. А теперь… теперь мне самому будет нужен учитель.

Так брамин Таттва Свами простился с ними в темноте пещерного храма, а Джанапутра и его старый двойник пошли дальше. Они шли, никуда не сворачивая, слушая протяжное гудение ветра, и вскоре оказались у стены, отполированной с такой тщательностью, что Джанапутра сумел различить в ней свое отражение.

— Почему ты остановился? — спросил у него дряхлый старец.

— Здесь пещера заканчивается, — отозвался он. — На стене мое и твое отражение.

— Ты уверен? — переспросил Пурусинх, вытягивая трясущиеся руки вперед.

Джанапутра тоже вытянул руки, чтобы нащупать стену, однако она оказалась очень теплой и жидкой, как вода. Он осмотрел всю зеркальную поверхность, которая была как бы натянута на дугу из неизвестного ему черного материала, и от удивления приоткрыл рот — он не мог понять, что это такое!

— Пурусинх, это не стена!

Он помолчал, пытаясь сообразить, что за странная жидкость могла висеть в воздухе перед ним.

— Не может быть… — вымолвил он, наконец.

— Это не стена? Говори, Джанапутра, говори, что ты видишь.

— Кажется, это зеркало, — неуверенно произнес Джанапутра. — Пурусинх, это же зеркало сиддхов! Тысячу раз читал про них в сказках, но чтобы увидеть самому…

— Зеркало? И что оно делает? Отражает нас — тебя и меня?

— Да, их использовали, чтобы отражать сознание. Перворожденные могли с их помощью перемещаться куда захотят. По преданиям, конечно! Но если мы пройдем через него, думаю,