Конечно, и со смыслом жизнь не пряник, не каждый день, к сожалению, сбываются твои мечты, но желать и надеяться – братья-близнецы. Если очень хочешь добра, то ухитришься и верить в него.

Когда-то я поклонялся силе, мужеству как самоцели, потом уму, душевной изощренности – и все копошилось где-то: а для чего они? – теперь поклоняюсь всем им как средствам. И лично уже для себя я понял, для чего я всю жизнь хотел богатеть мужеством, умом, совестью – увы, не всегда так удачно, как хотелось бы, – чтобы служить полпредом, настоящим полпредом, с неопровержимыми верительными грамотами – умом, мужеством, совестью.

Ну ладно, прости за высокопарность, я знаю, ты не любишь риторики. Доскажу лучше, как я дослуживал в Валеркиной упряжке (ведь и правда умудрялся, подлец, пристегивать к ней и настоящие дела; просто диву даюсь – дурак ведь дураком!).

Назавтра в шайке оказалось еще паскуднее: вчера хоть не решались затрагивать поповское состояние, а сегодня уже вовсю потешались, какая у него была рожа. Я перешел из штаба в строй.

Я выполнял новые обязанности с мрачным усердием, искупая вину перед Попом. Я сделался простым и железным, предвосхищая, кажется, неизвестный мне тогда образ булгаковского Най-Турса: да, штабная верхушка подла и продажна, но я исполню свой солдатский долг до конца. Я первым бросался в любые атаки и последним уходил на отдых. Слава богу, что в те дни не подвернулось настоящего противника, а то, боюсь, ему пришлось бы своей кровью смывать мою вину.

Валерка несколько растерянно пробовал зазывать меня обратно, он хотел, чтобы к нему воротились перелетные музы идейных дискуссий, поэтизировавшие убожество нашей казармы, но я уже не желал выдавать их на поругание. Ведь все, что я защищал, выставлялось даже не дерзостью – глупостью. Я оставался на передовой.

Но скоро я остыл и к «простой солдатской жизни» – я уже знал, подготовкой к чему она служит. И хвастаться перестал абсолютно – это тоже было зачатием пакости. Ну а не хвастаться – это было странно даже во времена Красного Солнца Владимира. («Ой ты гой еси, Данилушка Денисьевич! Еще что ты у меня ничем не хвалишься?») Ну а у Валерки это и вовсе было главной приманкой – и вдруг я перестал ее заглатывать. А дурные ведь примеры… – сам знаешь.

Валерка пытался расшевелить меня, начал вдруг преувеличенно расписывать мою рисковость, особенно восторгаясь спуском с копра им. 1-го Мая, но я хранил угрюмое молчание.

А между тем историческое возмездие приближалось.

КОЛОСС НА ГЛИНЯНЫХ НОГАХ

Между тем соседние державы, вероятно, с беспокойством следили за усилением нового соперника и, вероятно, ждали случая вступиться за порядок и законность, то есть за их преимущественное право карать и миловать, кого они захотят. И Поп, вероятно, подвернулся кстати. И, вероятно, очень удивился неожиданному вниманию к своей особе.

Так или иначе, вскоре наш дозор обнаружил «группу неизвестных, состоящих из Алфёра и Попа», движущуюся в наше расположение кильватерной колонной. Впереди вразвалочку, но решительно вышагивал Алфёр. Все на нем было по высшему сорту, но без вызывающей роскоши парвеню: суконные брюки-клеш – 32 см, и ни миллиметром шире, кепочка-восьмиклинка с тряпочной пуговкой на маковке и козырьком в два пальца, а не в полтора, что переходило уже в снобизм. И руки стояли ни градусом круче положенного. Только лицо вместо обычной вельможной лени выражало решительность. И раз уж шел один – значит, не просто плевал на нас в уверенности, что мы утремся, а, значит, имел за спиной кого следует.

Однако Валерка и здесь оказался на высоте, хоть и заметно струсил.

– Обходной маневр! – вскричал он, и мы с облегчением драпанули за ним: это была уже не трусость, а военная хитрость.

Валерка и в этот раз с блеском продемонстрировал свое искусство перекрашивать низкое в высокое, но на войне этого было мало, – маневр отличался исключительной бездарностью с тактической точки зрения.

Я сразу понял, что он заведет нас в тупик за трестовской кочегаркой и Алфёр, если он не круглый идиот, будет там через полминуты: там есть расчудесный пролом в заборе, прямо для него. Но не поднимать же препирательства в боевых условиях, да я в последнее время уже и не встревал ни во что для большей непричастности к Валеркиным злодействам.

Алфёр появился даже раньше, чем я ждал. Валерка вывел нас так ловко, что отступать было уже некуда. Алфёр, не сводя глаз с Валерки, направился к нему. Валерке следовало бы на брюхе ползти ему навстречу, объявив нам, что отрабатывает передвижение по-пластунски, – но обычная находчивость оставила его.

Алфёр крепко ударил его кулаком в лицо. Крепко, но не изо всей силы, чтобы это было проучиванием, а не дракой. Валерка согнулся, приставив к лицу с боков ладони козырьком, как делают, когда хотят разглядеть что-то под водой. На сизый шлак упала большая капля крови, потом еще одна. Алфёр заботливо склонился к нему и тщательно, как муху придавил, ударил снизу твердой растопыренной пятерней.

Затем повернулся к Попу:

– Еще кто тебя бил?

– Никто больше, – ответил Поп. Он нисколько не торжествовал. Казалось, он лишь совсем недавно снова начал приручаться.

Алфёр обратился к присмиревшей шайке:

– Поняли? Еще раз увижу, что возле нас третесь, – ноги повыдергиваю и спички вставлю.

Мы молчали. Валерка на своем носу мог зарубить ту истину, в которой, по мнению Стендаля, в конце концов убедился Наполеон: опорой может служить лишь то, что способно сопротивляться. Может быть, сейчас Валерка и пожалел, что подбирал себе таких орлов, которые умели только с замечательной удалью щелкать каблуками: «Будьт сделно!» – да виртуозно изливать хвалы на нашу шайку и хулы на прочие.

Алфёр обвел нас глазами, отыскивая признаки неудовольствия, и не обнаружил их. Зато он обнаружил меня и огорчился:

– Юрик? Ты чего тут с этими недоделками?

Он спросил так ласково, что сохранить угрюмость было бы предательством – ведь он доверял мне, – но не сохранить – тоже. Поэтому я кисло поежился между двумя предательствами.

Алфёр повернулся к Валерке и поковырял плечевой шов его кителя, который Валерка упросил мать ему сшить.

– Генеральский! – похвалил Алфёр и словно бы посоветовался сам с собой: – Распороть, что ли? – Но сам же и возразил: – Завтра отец за получкой прибежит. – По тому, с каким удовольствием он произнес слово «получка», стало ясно, что долгожданный срок уже настал и автобаза приобрела нового сотрудника.

Валерка, прижав одну ноздрю, бережно сдувал с другой мелкие кровяные брызги. Мне вдруг стало ужасно его жалко, – напряжение уже ослабло, вот и появилась такая возможность. Сам-то по себе расквашенный нос – чепуха, но если люди нарочно, хладнокровно его расшибли, да еще при всех, – кажется, лучше сломанная нога, только бы не люди это сделали.

Я тронул Алфёра за локоть и, морщась, попросил: