— Тогда иди к нам, — пригласила она. Различия между хозяевами и прислугой были в секунду отброшены, власть спасти (или уничтожить), данная и тем и другим, уравняла их.

— Каролина, — сказал Сатинов. — Ты понимаешь, что происходит. Меня здесь не было. Ваня, Сашенька, последний раз мы встречались за обедом на Грановского, я был с женой. О политике не говорили. Мне ничего не известно о вашей судьбе. Вы должны забронировать для Каролины билеты как можно скорее. Позвоните на станцию, время работает против нас, звоните сейчас, немедленно.

Он положил на стол две метрики.

— Это бумаги на двух сирот из детдома имени Дзержинского. Вы, Каролина, можете ехать по своим документам, но билеты на детей берите на чужие имена. Сейчас на вокзалах и в поездах постоянные инспекции. Сашенька, уничтожь их метрики, не оставляй на даче!

— Куда мне ехать? — спросила Каролина. — Я могла бы забрать их к себе в деревню.

— Это вариант, но вас могут найти даже там, — возразил Сатинов. — По Ростову прокатилась волна арестов поволжских немцев. Сядете на поезд Москва — Баку — Тбилиси, что отходит от Саратовского вокзала. Выйдете в Ростове, там на ваше имя — Гюнтер, я не ошибаюсь? Каролина Гюнтер? — у начальника станции будет лежать записка. Или вас встретит человек. После этого, Каролина, возвращайтесь к себе в деревню. Понятно?

Сашенька отметила, что Сатинов избегает смотреть своим старым друзьям в глаза; он поцеловал ей руку на прощание, совсем как тогда, когда они познакомились двадцать лет назад. С Ваней они обнялись.

Он натянул капюшон и ушел через сад тем же путем, что и пришел. Заскрипели, закрываясь, ворота.

Сашенька была знакома с Сатиновым со времен своей молодости, с зимы 1916 года. Он видел ее у смертного ложа Ариадны, был их лучшим в мире другом. Сейчас их дружбе пришел конец или, возможно, она приобрела другие формы. Из друга он превратился в единственного родного на свете человека. Среди всех их знакомых, среди всех подхалимов и трусов, доносчиков и конъюнктурщиков, у него одного хватило смелости остаться человеком.

— Пойдемте. У нас уйма дел, — заторопилась Каролина, кладя руку Сашеньке на предплечье и сжимая. — Но сперва нужно поесть. На сытый желудок лучше думается.

Она вынесла поднос с козьим сыром, помидорами, бородинским хлебом и нарзаном.

Они не стали зажигать на веранде свет, но накинулись на еду, как будто никогда раньше не ели.

Медленно тянулось время, но сейчас Сашенька чувствовала себя намного лучше: у нее была цель.

Она должна довериться Ираклию Сатинову. Он сказал, что устроит ее детей к «добрым людям», но сейчас у нее разрывается сердце! Она вспомнила, как рожала Снегурочку и Карло в кремлевской больнице на Грановского. Снегурочка была первым ребенком, но роды прошли легче, она появилась, похожая на розового котенка с белокурыми волосенками, а первую ночь проспала на Сашеньке, как маленький лягушонок… Сейчас она без умолку болтала о подушках и бабочках, знала по именам всех советских адмиралов и терпеть не могла яйца — ее от них тошнило, но курятину она любила. Розовый — ее любимый цвет, потом шел зеленый.

Карло необходимо было поцеловать и погладить одиннадцать раз, он просыпался по ночам, его нужно было убаюкивать; он не любил кефир и горбушки. От марципана ему становилось плохо, он собирал кроликов, и во избежание падения уровня сахара в крови ему нужно было давать особое печенье, в жестяной коробочке с изображением Кремля. Он не любил громких звуков, боялся грома, но ему всегда хотелось побывать на новых станциях метрополитена с мраморными холлами и стеклянными куполами, он любил кататься на поездах…

Может, ей написать эти подробности для «добрых людей»? Рассказать? Кому еще об этом знать, как не матери? Сейчас не время для сантиментов, слез, чувства вины. Теперь Сашенька была матерью, которая защищает своих детенышей. Она обязана уберечь их от детдома, который описал Беня. Когда все вещи будут собраны, она сможет насладиться присутствием этих живых сокровищ, немного с ними поговорить.

Потом поплакать, если захочет.

Сашенька не чувствовала вкуса пищи. Сад, казалось, был сделан из картона, жасмин, сирень и жимолость пахли гнилью. Ах, если бы ее пощадили, чтобы она могла заботиться о детях! Ах, если бы они могли остаться с ней! Даже если они будут в безопасности у «добрых людей»…

Позабыт, позаброшен с молодых юных лет,

Я остался сиротою — счастья-доли мне нет!

Никогда еще слова этой старой песни не были такими уместными, такими берущими за душу.

— Ваня, мы все должны обговорить. Возможно, это наша последняя ночь вместе. Что мы им скажем? — выдавила она из себя.

— Чем меньше, тем лучше, — ответил Ваня. — Они должны забыть о нашем существовании. Снегурочка помнит больше, но Карло всего лишь три годика. Он даже…

Больше он не мог говорить. Сашенька схватила Каролину за руку.

— Каролина, давай паковать чемоданы. Нужно положить теплые вещи, чтобы дети не простыли.

Они вернулись в спальню Снегурочки, Сашенька стала подавать Каролине вещи девочки. Каждый раз она подносила одежду к лицу, вдыхала запах сена и ванили.

«Я дала детям жизнь, — уговаривала себя Сашенька, — но они — не моя собственность. Теперь они должны жить без меня, как будто меня никогда и не было».

28

Старый Разум, водитель, всеми порами источая «аромат» перегара, приехал на рассвете, чтобы отвезти Ваню в Москву на вокзал. У ворот он посигналил, Сашенька вышла в своем розовато-лиловом пеньюаре.

Стояло ясное, бодрящее прохладой раннее утро. Роса на траве сверкала, как алмазная россыпь, распустились цветы на декоративном кустарнике.

Дети уже проснулись. Карло прыгал на кровати.

— Мама, можно я тебе что-то скажу…

Ваня всю ночь пил, от него за версту несло водкой.

Сашенька видела, как он зашел в детскую, поцеловал детей. Она знала, муж многое хочет им сказать: дать совет, пошутить, предупредить о возможных ошибках, подсказать народную мудрость — все, чему хочет отец научить детей перед отъездом. Но дети были слишком возбуждены и не могли даже усидеть у отца на коленях.

— Я не хочу целовать папочку, а ты, Снегурочка?

— Карло указал пальчиком на отца, одетого по полной форме комсостава НКВД: сапоги, фуражка, по три ромба в малиновых петлицах, кожаная портупея и кобура.

— Мы будем целовать только маму и Каролину. Папочка страшное чудище! Папочка съест нас! — кричала Снегурочка, прыгая как ягненок. Дети скакали вокруг отца, а Сашенька — со слезами на глазах — смотрела, как Ваня по очереди ловит детей и на мгновение прижимается к ним лицом, губами, носом.

— Ой, папа, ты совсем небритый и колючий! Больно! — захныкал Карло. — Мне больно!

— Я не хочу целовать твое колючее лицо, — заявила Снегурочка. — Лучше поцелуй мою дорогую подушечку. Возьми ее с собой!