— Ладно, Иван, иди отдохни.

— Як родителям смотаюсь, поживу там недельку, потом приду.

— Давай так.

Когда Шабас ушел, Лайвиньш стал думать, что если немцы кого-то заслали в группах пришельцев, то дом Шабаса в Лаудари, как перевалочная база, давно накрылся бы. Однако держится, значит, все нормально. «Но как этот чертов блондин попал на самую конспиративную дорожку, дьявол его побрал. Ото всех ее берегли. Эх, бабы, бабы, растаяли, как всегда, перед смазливым малым».

Лайвиньш велел позвать Балода, Юрча и Грома. Рассказал им о разговоре со Стакановым, упомянул об Ольге. Сошлись во мнении, что поговорить надо прежде всего с Рагозиным. Вошел крепкий, с мощной жилистой шеей парень, с широким лицом и спокойным взором голубых глаз. Сел. Разговор начал Юрч:

— Сколько ты в плену?

— Да с начала войны.

— Досталось?

— Считайте, что четыре лагеря прошел: в Минске, Молодечно, Гамбурге и здесь, в Риге.

— И что же тебя так возили, — недоверчиво проскрипел Юрч.

— Просто везло, эшелон подали — езжай, куда привезут — не знаешь, — пожал плечами Рагозин, понявший подвох в вопросе, но что тут ответить? Гамбург он всегда упоминал. Мало ли, встретится солагерник оттуда, что сказать? Обмишурился, первый раз видел?

— Как в плену очутился? — спросил Балод.

— Мы с винтовками, они с автоматами. Нас было семеро, их человек двадцать. Окружили и давай нас чесать. Был бы у нас «Максим», отбились бы, а так…

— У вас что, пулеметов не было? — спросил Гром.

— Откуда? «Максим» сняли с вооружения еще в сороковом году, они нам не достались. Потом, слышал, их опять ввели. Я ведь кадровый. Так вот о бое. Двое в живых осталось, прикладами по шеям нам надавали и готово.

— Так вы кто по званию? — спросил Лайвиньш.

— Лейтенант, командиром взвода зенитно-пулеметной роты был. Только без пулеметов, как показал выше, — Рагозин вздохнул.

— Хорошо, дадим время, бумагу, ты нам все изложишь, — сказал Юрч. — Так, командир? — обратился он за поддержкой к Лайвиньшу. Тот согласно кивнул.

— Вот что, полчаса мы уже беседуем здесь и только с одним из прибывших. Вы, — кивнул он Балоду и Грому, — идите переговорите с другими, народу пришло много. Ты, Юрч, пока останься, — распорядился командир. — Потом соберемся, обменяемся мнениями.

Когда все ушли, Лайвиньш обратился к Рагозину:

— Народ говорит, что ты в лагере влиянием значительным пользовался, к тебе все за советом шли, многих вытащил, подсказал, как и куда бежать надо было. Так? — нарочно польстил слегка Лайвиньш, желая разговорить для начала новоявленного пришельца, как-никак командира в прошлом, фамилию которого он слышал от других прибывших, а не только от Шабаса, не только из списка разведчиков бригады в Риге, которые считались довольно относительным приобретением, ибо многих из них и не знали толком. Основной тягловой силой, если честно, там считался у них один Шабас. Он регулярно бывал в отряде, скрупулезно отчитывался. Однако начальство из Москвы требовало — проникать в стан врага, и они старались приобретать все новые позиции и, грубо говоря, в результате от случайной публики информация в общем-то поступала. Ее анализировали, сопоставляли, делали выводы. Риска при получении новых сведений практически не было. К сожалению, о существовавших в Риге группах полной ясности не имелось, действовали они вразнобой и из отряда виделись, как в тумане.

Но в данном случае командование столкнулось с частью организованного подполья в Риге, созданного не по инициативе отсюда, из леса, совершенно неизвестного Москве, причем группировке хорошо законспирированной, сильной, раз практикует солидную документацию. Да и потом, нельзя быть безразличными, когда перед тобой судьбы людей, подвергающих свою жизнь опасности. Об этом надо думать!

Лайвиньш вздохнул.

Юрч обуревавшие командира мысли понимал, но несколько в ином ракурсе. «Народ вливается — это хорошо. Уже больше шестидесяти из Риги прибыло — это отлично. Но мною ни один самый паршивенький осведомитель противника не выявлен. Конечно, из числа местных негодяев, пытавшихся пролезть к нам, мы отделались. Так их тут все собаки знают. Не раз было, когда один-другой полицай слезу пускал. Ошибался мол, братцы, на своей жизненной стезе. Ну и пошел вон, говорили обычно таким в лучшем случае. До места базирования штаба отряда их вообще не допускали. А вот этот лобастый, Рагозин-Панченко? Он-то что из себя представляет? А с ним как тень ходит еще Гудловский, Беспалый. Он что за боец такой? В дело, в дело их запустить надо. Пусть набьют нам по несколько немецких трупиков. И вопрос выяснится!» — думал жесткий Юрч, ответственный за внутреннюю безопасность отряда.

Примерно так соображал он и далее, поглядывал испытывающе на Рагозина, принявшегося отвечать на вопросы командира:

— В последние полгода перед бегством из лагеря мне удалось встать там на должность лагерного банщика. Что это такое — не вам объяснять, дело известное. Это клуб, все проходят через тебя, причем голые, — пошутил он, одновременно примериваясь к реакции слушателей. Командир и Юрч слегка улыбнулись. — Можешь отличить уголовника с их наколками запросто, и у кого звездочка сделана, а у кого зад в ракушках — на якоре сидел, и кому дамы снились. У одного гада даже свастику сподобилось разглядеть…

— Вот такую, — подвинул к нему изображение печати «центра» Лайвиньш.

— Примерно, — посмотрев на рисунок и отодвинув его от себя, сказал Рагозин. — В общем, баня в лагере — это отдушина, где народ хотя бы на какие-то тридцать минут может быть представлен сам себе: поболтать, посудачить можно, с кем встретиться, хлеб на курево поменять. Раз я там банщик, то всё меня знают, что-то спросят: «Ванька, сделай то, да сделай это!»

«Раз изображение печати с рабочими руками и свастикой прошло мимо его внимания, то он их, должно быть, и не видел. Ладно, спросим прямо», — решил Лайвиньш.

— Скажите, Рагозин, что вы знаете об организации «Рижский партизанский центр»?

Рагозин сделал мину мыслителя, потерев лоб двумя пальцами, и зачмокал губами, вспоминая инструкции Ланге и Пуриньша, слышал, мол, что есть такая группа, поминали ее, но вот кто?

— Что-то похожее я слышал, в бане говорили ребята о такой организации, что квартиры у них для сокрытия пленных имеются. Но кто говорил мне? — здесь он раздумчиво пожал широкими плечами и повертел головой недоуменно. — То ли слышал я от такого Феди, он все с девицей одной гужуется по имени Ольга, их там целая группа. Эти ли? Либо нет? Но Шабасу Ивану я что-то о таком «центре» поминал. Не помню толком, — сказал он виновато, что вот, дескать, в такой ответственный момент жизни память его немножко не вытянула, подвела.

Вдолбленный ему в голову этюд Ланге типа гадания на ромашке в форме помню — не помню он сыграл как надо, без нажима и шумных аплодисментов, не вызвав зловредного шипения хмурого чекиста, который одним своим присутствием накалял обстановку.