Жалобные стоны заставили меня взглянуть на моего спутника, который барахтался рядом со мной на выгоревшей траве, пытаясь приподняться на руки и колени. Он встал на ноги или попытался это сделать и беспомощно упал вперед; снова привстал и снова упал. Его лицо скорчилось от боли.

— Лодыжка, — хрипло прошептал он и выругался. Я еще раз поднял взгляд на балкон. Магна больше там не было.

Я вскочил и поставил Тирона на ноги. Он стиснул зубы и издал странный булькающий звук — вопль, сдерживаемый натянутой, как струна, волей.

— Идти можешь? — спросил я.

— Конечно, — Тирон отстранился от меня и незамедлительно рухнул на колени. Я снова поставил его на ноги, взвалил его на плечо и зашагал так быстро, как только мог; потом мы перешли на рысь. Каким-то образом он ухитрялся ковылять рядом со мной, подскакивая и шипя от боли. Мы прошли около ста футов, и тут я расслышал чьи-то шаркающие шаги и почувствовал, как екнуло мое сердце.

Я посмотрел через плечо и увидел вылетевшего на улицу Магна, чей силуэт вырисовывался в свете ярких лампад, горевших в Хрисогоновом портике. За ним показалась другая фигура: громоздкая глыба Маллия Главкии. Между потрескивающих факелов я успел разглядеть лицо светловолосого гиганта, озаренное голубым лунным светом, кровоточащее, кажущееся нечеловеческим. Они застыли посреди улицы, обшаривая взглядом окрестность. В надежде, что тьма нас укроет, я втянул Тирона под сень того самого дерева, из-под которого мы следили за прибытием Суллы, но движение не укрылось от внимания Магна. Раздался пронзительный вой, и сандалии преследователей зашлепали по камням мостовой.

— На плечи! — прошипел я. Тирон не заставил себя ждать и послушно заковылял ко мне. Я присел, взвалил его на плечи и побежал, дивясь собственной силе и легко скользя по гладким камням. Я сделал глубокий вдох и рассмеялся, полагая, что в состоянии пробежать хоть целую милю, с каждым шагом опережая Магна все больше. Из-за спины доносились крики, но — приглушенно; куда громче пульсировала кровь у меня в ушах.

Потом в один миг, когда я сделал вдох менее глубокий, чем остальные, возбуждение спало. С каждым шагом приток сил истощался. Казалось, земля под ногами поднимается в гору, потом она стала плавиться, словно я бежал по щиколотку в грязи. Вместо того чтобы рассмеяться, я закашлялся и в следующее мгновение едва оторвал ногу от земли; Тирон был тяжел, как бронзовая статуя. Звук шагов Магна и Главкии приблизился почти вплотную, так что затылок мой задрожал в ожидании ножа, вонзающегося между лопаток.

Мы ковыляли вдоль высокой стены, увитой плющом. Скоро стена кончилась. В этот миг я увидел слева от нас особняк Цецилии Метеллы. Портик освещала единственная жаровня, по обеим сторонам которой расположились два стража, приставленные сюда для охраны Секста Росция.

Меньше всего воины с затуманенными глазами могли ожидать того, что из темноты к ним бросится едва переводящий дыхание гражданин, волокущий на спине раба. Они нащупали мечи и вскочили на ноги с видом котов, застигнутых врасплох.

— Помогите! — умудрился выговорить я. — Цецилия Метелла меня знает. За нами гонятся двое мужчин — уличные разбойники, убийцы!

Солдаты расступились и взяли мечи наперевес, но не двинулись с места, когда я наклонил голову и позволил Тирону соскользнуть с моих плеч на ноги. Он сделал один нетвердый шаг и со стоном распластался перед дверью. Я обошел его и принялся колотить в дверь; оглянувшись, я увидел Магна и Главкию, с разбегу остановившихся как раз там, куда падал свет от жаровни.

Даже вооруженные стражи подались при их виде назад: и косматый Магн с поцарапанным лицом и раздувающимися ноздрями, и Главкия, со лба которого текла кровь, крепко сжимали в руках кинжалы. Я снова заколошматил по двери.

Магн притворно потупил глаза, опустил нож и жестом велел Главкии сделать то же самое.

— Эти двое воры, — произнес он, указывая на меня. Несмотря на его дикий вид, голос Магна был размеренным и ровным. Он даже не запыхался. — Взломщики, — объявил он. — Мы застали их, когда они силой врывались в дом Луция Корнелия Хрисогона. Выдайте их нам.

Воины обменялись сконфуженными взглядами. Им приказали стеречь заключенного в доме, а не препятствовать доступу посторонних или поддерживать спокойствие на улице. У них не было причин помогать двум вооруженным мужчинам с безумным взором. Тем более у них не было причин защищать двух нежданных ночных путников, обратившихся к ним за помощью. Магну следовало объявить нас беглыми рабами; это обязало бы воинов выдать нас согражданам. Но теперь было слишком поздно идти на попятную. Вместо этого, когда стражи не дали никакого ответа, Магн засунул руку в тунику и достал из нее увесистый на вид кошелек. Стражи посмотрели на кошелек, потом друг на друга, потом — без малейшего дружелюбия — на нас с Тироном. Я колотил по двери обоими кулаками.

Наконец дверь легонько приотворилась и сквозь образовавшуюся щель на меня уставились расчетливые глаза евнуха Ахавзара. Он перевел взгляд с меня на Тирона, а потом на стоявших на улице головорезов. Я по-прежнему тяжело дышал, подыскивая слова объяснения, когда он открыл дверь и, проводив нас внутрь, захлопнул ее за нами.

Хозяйку Ахавзар будить отказался. Не соглашался он и на то, чтобы оставить нас на ночь. «Невозможно», — высокомерно проронил он, как будто присутствие Секста Росция и его семьи и без того лежало несмываемым пятном на доме Цецилии. Может статься, Магн по-прежнему дожидался нас в засаде на улице; хуже того, он мог послать Главкию за подкреплением. Чем быстрей мы уйдем, тем лучше. После недолгих переговоров (в роли просителя выступал я, в то время как евнух поднимал дугой брови и рассматривал потолок) Ахавзар с радостью выпроводил нас наружу, предоставив носилки и носильщиков Тирону и дав нам в провожатые нескольких гладиаторов из личной охраны своей хозяйки.

— Больше никаких приключений! — строго сказал Цицерон. — От них никакого проку. Когда утром обо всем донесут Цецилии, она будет возмущена до глубины души. Тирон повредил ногу. Я не говорю уже о том, чем это все могло обернуться: подсматривать за Хрисогоном в его собственном доме, где в это время находился Сулла! Раб Цицерона и его приспешник с сомнительной репутацией — прости, Гордиан, но это правда — схвачены, когда они слонялись по частному дому на Палатине во время вечеринки в честь Суллы. Было бы совсем нетрудно подать это происшествие как покушение на безопасность государства, ты не находишь? Что, если бы тебя схватили и притащили к Хрисогону? Они могли объявить вас убийцами с той же легкостью, что и ворами. Ты хочешь, чтобы моя голова торчала на пике? И все ради чего — несмотря на страшную опасность ты, не узнал ничего нового, не так ли? Насколько я понимаю, ничего значительного. Твоя работа выполнена, Гордиан. Угомонись. Все теперь зависит от Руфа и от меня. Осталось два дня: завтра и послезавтра, потом суд. До тех пор больше никаких приключений! Сойди с дороги и постарайся остаться в живых. Я запрещаю тебе выходить из этого дома.

Некоторые люди проявляют себя не с лучшей стороны, когда их поднимают с кровати посреди ночи. Цицерон был брюзглив и груб с того самого момента, как мы очутились в прихожей; вызванный рабом, он стал свидетелем прибытия причудливой компании — громко топающих гладиаторов и приехавшего в носилках раба. Под его ввалившимися глазами лежали черные мешки; по-видимому, в его снах не было дружественной богини, вручающей ему молнии. Устал он или нет, но говорил Цицерон без умолку, в основном, чтобы высмеять меня, и в то же время он как наседка суетился вокруг Тирона, лежавшего на столе животом вниз; домашний врач (бывший в то же время главным поваром) осматривал его лодыжку, поворачивая ее из стороны в сторону. Тирон морщился и кусал губы. Врач важно кивал; от недосыпания глаза его были красными и опухшими.