В начале 1960-х гг. портреты Мао Цзэдуна, Лю Шаоци, Чжоу Эньлая выставляли в уцелевших храмах рядом с иконами-тханка.

Религиозная жизнь была в основном разрушена. Панчен-лама писал: «Что до нынешней ситуации после демократической реформы с теми монастырями, где есть монахи, то большинство религиозных собраний, собраний и церемоний в честь определенных событий в основном прекращено, больше не происходит собраний и дебатов по священным писаниям. В связи с этим, в основном нет дебатов по внешним и внутренним религиозным теориям, нет учений и начитывания писаний, нет разъяснений и учений заповедей, нет переписывания писаний, нет ритуалов освящения льющейся водой, нет самосовершенствования и медитации, нет приготовления подношений для алтаря, нет церемоний огненного подношения, нет десяти предварительных церемоний, нет двадцати пяти собраний благовоний, нет освобождения от желаний через подношения божеству, нет практик пения и духовных танцев, нет изгнания злых духов и другой нормальной религиозной деятельности».

Уничтожая религию, коммунисты уделяли внимание личной жизни тибетцев. «Люди вынуждены спускать молитвенные флаги с крыш своих домов, им теперь неудобно носить защитные талисманы и освященные шнуры, они вынуждены прятать статуи Будды, буддийские писания и ступы, которые они почитают дома. Им не дают читать писания или накапливать заслуги публично. Им не дают возжигать можжевельник для почитания Будды. Неудобно или невозможно почитать или делать подношения святым местам и известным статуям Будды и ступам, вращать молитвенные колеса, делать подношения хорошим монахам, подавать бедным и совершать другие практики, накапливающие [религиозные] заслуги. Например, согласно тибетским обычаям, если не проводить похоронную церемонию[18] после того, как кто-нибудь умер, это будет рассматриваться как отсутствие уважения к скончавшемуся, жестокость, бессердечие и гнусность. Поэтому люди говорили: “Если мы умрем, то умрем слишком поздно: если бы умерли чуть раньше, мы имели бы молитвы и похоронную церемонию, но сейчас смерть — как смерть собаки: как только дыхание остановится, нас выбросят за дверь”».

Одновременно коммунисты усиленно занимались перевоспитанием, просвещением и подготовкой кадров с новой идеологией. Проводились собрания с разъяснением линии КПК. После них людей спрашивали: «Есть еще мнения?» Все были единогласно «за». Дискутировать было опасно, следовало проявлять осторожность: от всех требовали единомыслия. Поэтому, когда человек слышал: «Идти на занятия!», — его охватывал страх.

«Тибетский язык, одежда и национальные украшения, хорошие обычаи, нравы и другие важные национальные признаки, которые почитались, были включены в “три великих” объекта революционной работы: “великое разрушение, великое разоблачение и великое объяснение”. Они [кадровые работники. — Авт.] считали, что все старое — это отсталое, грязное и бесполезное… Они пренебрегали тибетским языком, смеялись над тибетской одеждой… Они демонстрировали неприязненное отношение к женским прическам и косам мужчин, из-за чего стало невозможно носить прическу или косу. Они считали побелку внешних стен, флагштоки на зданиях, церемониальные подарки на свадьбу и похороны, монастырские собрания и почитание божеств, праздничные мероприятия и традиционные виды спорта бесполезными и ненужными, из-за чего большинство этих действий прекратилось. С древних времен до сих пор мы все носили тибетскую одежду на работе и в повседневной жизни. Например, старики говорили: “Если мы будем носить ханьскую одежду, у нас замерзнет спина в такой мелкой одежде, но в эти дни у нас нет другого выбора, как носить ее”. Массы называют тибетцев в ханьской одежде “поддельными ханьцами”».

Повсеместно запрещали носить одежду бордового и шафранового цвета, как у монахов. Боролись с традиционными тибетскими костюмами и прическами — яркими и своеобразными, различающимися у детей, мужчин и женщин, у разных племен, у людей разных занятий и т.д. Вместо них вводили однообразные короткие стрижки и «маоцзэдуновки» — стандартные, тусклые, одноцветные куртки и кепки полувоенного, полутюремного фасона.

Был взят курс на упразднение тибетского языка. Тибетский язык был единственным предметом, отличавшим школы этой территории от школ Центрального Китая. Теперь его стали усиленно китаизировать: вводили китайские слова и выражения, изгоняли религиозную и «феодально-реакционную» лексику — так называемые «вежливые обороты», применявшиеся при разговорах со старшими, и в частности, — с аристократией.[19] Например, запретили употреблять вежливое окончание «ла» после имени человека. Взамен внедряли новые, чуждые обороты: «великий вождь», «великая, славная и правильная КПК», позже — «великое красное знамя маоцзэдунъидей»,[20] «клика советских ревизионистов-ренегатов», «бумажный тигр», «изменник, провокатор и штрейкбрехер» и т.п. Часть этой лексики до сих пор используется пропагандой.

Кочевники-кампа (DIIR Archive, Central Tibetan Administration): 1 — в национальной одежде; 2 — в «маоцзэдуновках»

Панчен-лама писал: «Говорили, что тибетский язык низкий и непригоден для коммуникации и выражения смысла. В последние годы, желая провести “культурную революцию” и “унификацию письменного языка с устным”, те люди, тибетский язык которых был низкого уровня, а гордость размером с гору, или которые преуспели в лести и подхалимаже, дико заявляют о том, что тридцать букв тибетского алфавита, созданных нашим предком Тонми и являющихся основой тибетского языка, “неверны”, “несовершенны”, “добавление к природе букв”. Требуя стандартизации букв и считая созданный ими письменный язык безошибочным, эти люди реформировали язык, что привело к потере его способности выражать обычные и глубокие вещи, его пригодности для коммуникации и экспрессии. Более того, центральные власти Тибета используют лхасский диалект как стандартный тибетский диалект и, когда приходится записывать нестандартное произношение, они записывают его, как хотят. Таким образом, кроме тех, кто понимает лхасский диалект, никто не может вполне понять этих документов. Сходным образом, учителя тибетского языка и секретари в Цинхае, Ганьсу, Сычуани, Юньнани и других местах все берут их собственный диалект как обычный разговорный язык и соответственно пишут на нем. Это ведет к тому, что люди за пределами той области, которая говорит на этом диалекте, не способны понять смысл полностью. Таким способом теряется объединяющая природа тибетского языка».