Аоифе засмеялась во сне, потом вдруг громко застонала, и я подошел к ней.

– Что ты, Аоифе? Все хорошо, милая, спи, это тебе просто приснилось.

Аоифе, не открывая глаз, пожаловалась: «Нет, глупый! Это все та же уродина номер один!» Неожиданно глаза ее распахнулись, как у куклы в фильме ужасов: «А потом, – снова заговорила она, – мы поедем в Брайтон и будем жить в гостинице, потому что тетя Шэрон и дядя Пит женятся. И там мы увидимся с тобой, папочка, а я буду подружкой невесты».

Я, стараясь не смеяться, ласково пригладил растрепавшиеся волосы Аоифе, убрал их со лба и сказал тихонько:

– Да, дорогая, только мы все уже в этой гостинице, в Брайтоне, а ты поскорей снова засыпай и спи спокойно, потому что утром я тоже буду здесь и нам предстоит просто замечательный день.

– Это хорошо, – пробормотала Аоифе, соскальзывая в сон…

…и вот она уже снова уснула. Я прикрыл дочку одеялом – она была в пижаме «Мой маленький пони» – и поцеловал ее в лоб, вспоминая ту неделю 1997 года, когда мы с Холли сотворили эту, уже не такую маленькую, форму жизни. В ночном небе светилась комета Хейла – Боппа, а в Сан-Диего тридцать девять последователей культа Врат Господних совершили массовое самоубийство, чтобы их души смогли подобрать какие-то НЛО, летящие в хвосте кометы, и переправить на более высокий уровень сознания. Я снял коттедж в Нортумбрии, и мы собирались поехать автостопом вдоль Римского вала[131], но так получилось, что поездка автостопом в ту неделю оказалась для нас не самой главной. И вот теперь – пожалуйста! Вы только на нее посмотрите! А интересно, как она меня воспринимает? Как колючего бородатого великана, который загадочным образом то появляется в ее жизни, то снова исчезает; возможно, ее восприятие не так уж сильно отличается от моего собственного детского восприятия отца, но разница в том, что я вынужден часто расставаться со своим любимым ребенком, потому что все время уезжаю в командировки, а мой папаша меня почти не видел, потому что постоянно сидел то в одной тюрьме, то в другой. Интересно, как он воспринимал меня, когда мне было шесть лет? Мне вообще очень многое хотелось бы узнать. Сотни разных вещей. Когда умирает кто-то из родителей, то и заветный шкаф с выдвижными ящичками, полный всевозможных записей, фотографий и прочих замечательных вещей, тоже перестает существовать. Раньше я и представить себе не мог, до чего мне когда-нибудь захочется заглянуть в такой шкаф.

– Интересно, как Холли, когда вернется, отнесется к тому, чтобы заняться сексом?

Услышав, как в двери поворачивается ключ Холли, я сразу почувствовал себя чуточку виноватым.

Но это крошечное чувство вины нельзя было и сравнить с тем, которое она вскоре заставила меня испытать.

У Холли что-то не открывался замок, и я, подойдя к двери, набросил цепочку, чуть приоткрыл дверь и сказал голосом Майкла Кейна:

– Извините, дорогая, но я эротический массаж не заказывал. Попробуйте постучаться в соседнюю дверь.

– Впусти меня немедленно, – сладким шепотом потребовала Холли, – иначе я тебе мозги вышибу.

– Ну нет, дорогуша, этого я тоже не заказывал. Попробуйте…

Она начала злиться и довольно громко заявила:

– Брубек, мне нужно в сортир!

– О, тогда так и быть. – Я быстро снял цепочку и отошел в сторону, пропуская ее. – Хотя ты явилась домой, так наклюкавшись, что даже дверь собственным ключом открыть не способна, грязная пьянчужка!

– В этой гостинице какие-то идиотские антивандальные замки. Нужно иметь докторскую степень, чтобы открыть эту чертову штуковину. – Холли ворвалась в номер и ринулась в туалет, мимоходом глянув на спящую Аоифе и бросив мне через плечо: – Между прочим, я выпила всего несколько бокалов вина. Вспомни: там ведь и мама была.

– Это так, но я что-то не помню, чтобы Кэт Сайкс когда-нибудь требовалось надевать памперсы для похода на «дегустацию вин».

Холли закрылась в ванной и спросила из-за двери:

– У Аоифе все в порядке?

– Да. Проснулась буквально на секунду, но в целом даже ни разу не пискнула.

– Это хорошо. Она была настолько возбуждена, пока мы ехали в поезде, что я боялась, как бы она не вздумала всю ночь на потолке танцевать.

Холли спустила воду в унитазе, заглушая все прочие звуки, и я снова отошел к окну. Веселье на дальнем конце пирса вроде понемногу затухало. Какая чудесная ночь! Хотя ее, разумеется, испортит мое известие о необходимости продлить командировку в Ирак еще на полгода, как того требуют мои нынешние работодатели из «Spyglass».

Холли открыла дверь в ванную; она сушила руки, глядела на меня и улыбалась.

– Как ты провел свой «тихий вечерок» в гостиничном номере? Дремал, писал?

Волосы она зачесала наверх; на ней было облегающее черное платье с глубоким вырезом; на шее – ожерелье из черных и голубых камней. «Как жаль, что она теперь крайне редко так выглядит», – подумал я.

– Я думал. И в голове у меня вертелись всякие непристойные мысли насчет нашей любимой мамочки Холли. Могу я помочь вам выбраться из этого платья, очаровательная мисс Сайкс?

– Спокойно, мальчик. – Она беспокойно оглянулась на Аоифе. – Как ты, возможно, уже заметил, мы спим в одной комнате с дочерью.

Я зашел с другой стороны:

– Но я могу действовать по самому тихому сценарию.

– Не сегодня, мой пылкий Ромео. У меня «эти дела».

Да, дела, дела. В последние шесть месяцев я слишком редко бывал дома, чтобы точно помнить, когда у Холли «критические дни».

– В таком случае мне, пожалуй, придется ограничиться страстными поцелуями.

– Боюсь, что так, приятель.

Мы поцеловались, но отнюдь не так страстно, как было заявлено, и Холли оказалась вовсе не так уж пьяна, хотя я отчасти все же на это надеялся. Господи, когда это Холли перестала перед поцелуем приоткрывать губы? Сейчас у меня было ощущение, словно я целую застегнутую молнию. Я вспомнил афоризм Биг Мака: чтобы заняться сексом, женщине необходимо почувствовать, что ее любят; а мужчине, чтобы почувствовать, что его любят, нужно заняться сексом. Я-то придерживался своей половины сделки – во всяком случае, мне так казалось, – а вот Холли в последнее время вела себя так, словно ей не тридцать пять, а все сорок пять или даже пятьдесят пять. Конечно, жаловаться нельзя, иначе она сочтет, что я оказываю на нее давление. А ведь когда-то мы с Холли могли разговаривать о чем угодно, то есть абсолютно обо всем, но теперь количество запретных тем и территорий существенно увеличилось. И это вынуждало меня… Нет, печальным выглядеть мне тоже не полагалось, потому что тогда я «становился похож на мальчика, который дуется, потому что не получил мешочек со сластями, который, с его точки зрения, он вполне заслужил». Я никогда не вел себя нечестно по отношению к Холли – никогда! – хотя Багдад, конечно, отнюдь не рассадник доступного секса; но иной раз меня просто угнетало, что мне, тридцатипятилетнему здоровому мужику, без конца приходилось все «брать в свои руки». Хотя, например, одна датская фотожурналистка, с которой мы в прошлом году общались в Таджикистане, была очень даже не прочь приятно провести со мной время, но меня слишком беспокоила мысль, как я буду чувствовать себя, когда такси доставит меня на Стоук-Невингтон, и Аоифе выбежит мне навстречу с радостным воплем: «Папочка-а-а приехал!»