* * *

— Старшину-рулевого ко мне, — произнес Джек после того, как барабанная дробь протрещала отбой.

Слова капитана передали дальше: старшину-рулевого, старшину-рулевого к командиру; давай, Джордж; живей, Джордж; на полусогнутых, Джордж; ох и влетит тебе, Джордж; зададут тебе взбучку, Джордж, ха-ха-ха, — и Барри Бонден появился.

— Бонден, я хочу, чтобы экипаж шлюпки надел выходную форму, пусть они умоются, побреются, причешутся, наденут соломенные шляпы с лентами.

— Есть, сэр, — отозвался Бонден с бесстрастным видом, хотя он сгорал от любопытства. Побреются? Причешутся? Это во вторник-то? По четвергам и воскресеньям действительно наводили марафет, но чтобы бриться во вторник, да еще в море?

Он кинулся к судовому цирюльнику, и к тому времени, как у половины экипажа катера гладковыбритые розовые щеки засверкали благодаря искусству парикмахера, ответ на терзавшие его вопросы был найден. Шлюп обогнул мыс Дартук, и по правой скуле открылся Сьюдадела; однако, вместо того чтобы следовать курсом норд-вест, «Софи» направилась к городу и в четверти мили от мола на глубине пятнадцать сажен, убрав фор-марсель, легла в дрейф.

— Где Симонс? — спросил Джеймс, выстроив экипаж катера для смотра.

— Доложил, что болен, сэр, — отозвался Бонден и негромко добавил: — День рождения, сэр.

Диллон подтверждающе кивнул головой. Но включение в состав гребцов Дэвиса было не очень разумным: хотя он отличался ростом и носил на голове соломенную шляпу с вышитой на ней надписью «Софи», он был горьким пьяницей, что сразу выдавала его физиономия. Однако тут распоряжался капитан — а он был очень хорош в своей праздничной форме, с парадным кортиком и в треуголке с позументами.

— Думаю, больше часа я отсутствовать не буду, мистер Диллон, — сказал Джек Обри, с трудом скрывая волнение за официальным тоном.

После того как боцман просвистел в свою дудку, он спустился в надраенный до блеска гребной катер. Бонден был иного мнения, чем Джеймс Диллон: гребцы катера могли быть всех цветов радуги, хоть пестрыми и в крапинку, поскольку капитану Обри в данный момент было не до того.

Солнце садилось в тучи; колокола в храмах Сьюдадела звонили к вечерне, а склянки «Софи» отбивали время начала последней «собачьей» вахты. За Черным мысом поднималась великолепная луна, находившаяся в последней четверти. Просвистали команду «Койки вниз». Сменилась вахта. Заразившись от Люкока страстью к навигации, все мичманы, один за другим, принялись определять высоту восходящей луны и неподвижных звезд. Восемь склянок — началась средняя вахта. Огни Сьюдадела меркнут.

— Катер отвалил от берега, сэр, — наконец доложил вахтенный, и через десять минут Джек поднимался на борт шлюпа. Он был так бледен, что при ярком свете луны походил на мертвеца — черный провал вместо рта, впадины вместо глаз.

— Вы все еще на мостике, мистер Диллон? — спросил он, пытаясь улыбнуться. — Будьте добры, прикажите ставить паруса. Хвостовая часть ветра выведет нас в море, — заключил он и неверными шагами направился к себе в каюту.

«У Маймонида есть рассказ о лютнисте, который, когда потребовалось играть по какому-то поводу, обнаружил, что он совершенно забыл не только то произведение, которое должен был исполнить, но вообще искусство игры на лютне, постановку пальцев, все остальное,

— писал Стивен.

— Иногда меня охватывает страх, что подобное может случиться и со мной, — страх вполне обоснованный, поскольку со мной произошло нечто похожее. Будучи юношей, я вернулся в Агамор после восьми лет отсутствия и пошел повидать Брайди Кулан, которая заговорила со мной по-ирландски. Ее голос был мне поразительно знаком (еще бы, она была моей кормилицей), знакомы были интонации и даже слова, однако я ничего не понимал — произносимые ею слова для меня ровно ничего не значили. Я был ошеломлен этим открытием. Я вспомнил об этой истории, открыв, что больше не знаю, что мои друзья чувствуют, намереваются делать или хотят сказать. Очевидно, что Д.О. ожидало горькое разочарование в Сьюдадела, которое он пережил гораздо тяжелее, чем можно было ожидать от него. Также очевидно, что Д.Д. по-прежнему глубоко несчастен. Но кроме этого, я не знаю почти ничего-каждый из них замкнулся в себе, и я не могу заглянуть им в душу. Моя вспыльчивость, разумеется, не помогает делу. Я не должен быть мрачным, раздражительным упрямцем (чему способствует отсутствие физических упражнений). Однако должен признаться, что, хотя я их люблю, я готов послать их обоих ко всем чертям с их заносчивостью, эгоцентричным отношением к вопросам чести и их недальновидным подталкиванием друг друга к бессмысленным подвигам, которые, весьма вероятно, закончатся их преждевременной гибелью. Их гибель — это их личное дело, но это может кончиться и моей гибелью, не говоря об остальном экипаже. Погубленная команда, потопленный корабль и мои уничтоженные коллекции — а на другой чаше весов ничего, кроме честолюбия этих господ?

Систематическое отрицание всех других аспектов существования — вот что меня возмущает. Половину своего времени я тратил на то, чтобы прочищать их желудки, пускать им дурную кровь, предписывать нежирную пищу и снотворное. Оба они едят слишком много, слишком много пьют, особенно Д.Д. Иногда я боюсь, что они отгородились от меня оттого, что договорились встретиться следующий раз на берегу как дуэлянты и прекрасно понимают, что я постараюсь этому помешать. Как они выводят меня из себя! Если бы им пришлось драить палубу, ставить паруса, чистить гальюны, то нам не пришлось бы что ни день слышать об их капризах. У меня не хватает на них терпения. Они до странности незрелы для мужчин своего возраста и своего положения, хотя следует признать, иначе они бы здесь не оказались: зрелый, развитой ум и военная морская служба — две вещи несовместные, умный не будет бродить по всем морям с тем, чтобы с кем-то помериться силами. Несмотря на тонкую натуру (перед тем как мы добрались до Сьюдадела, он исполнял «Deh vieni» в своей транскрипции с подлинным изяществом), Д.О. во многих отношениях больше подошел бы на роль главаря карибских пиратов лет сто назад. А Д.Д., при всей его сообразительности, может стать своего рода инквизитором — этаким Лойолой Судного дня, если только прежде того ему не проломят голову или не проткнут его насквозь. Я очень часто вспоминаю тот злополучный разговор…»

К удивлению команды, покинув Сьюдадела, «Софи» направилась не в сторону Барселоны, а на вест-норд-вест и на рассвете, обойдя мыс Салу на недалеком расстоянии от него, обнаружила груженое испанское каботажное судно водоизмещением в двести тонн, на котором были установлены шесть шестифунтовых пушек (не открывших по ним огня). Шлюп подошел к испанцу со стороны берега так аккуратно, словно рандеву было назначено шесть недель назад и испанский капитан пришел на место встречи с точностью короля.

— Очень выгодная коммерческая сделка, — заметил Джеймс Диллон, наблюдая, как приз с попутным ветром направляется на восток, в порт Магон. Между тем, ложась с одного галса на другой, шлюп с трудом продвигался к северу, к одному из самых оживленных морских торговых путей в мире. Но это был не тот (и к тому же сам по себе неудачный) разговор, который Стивен имел в виду.