Он проснулся, услышав собственное имя.

— Увидеть доктора Мэтьюрина? Нет, конечно нельзя, — послышался из кают-компании голос штурмана. — Можете оставить ему записку, а за обедом я ему передам ее — к тому времени он проснется.

— Я хотел спросить его, чем объясняется поведение лошади, не желающей повиноваться, — неуверенным голосом произнес юный Эллис.

— Кто это велел вам задать этот вопрос? Наверняка этот придурок Бабингтон. Стыдно быть таким лопухом, проведя пять недель в море.

Выходит, невеселая атмосфера не достигла мичманского кубрика, а может, успела измениться. Стивен размышлял о том, что молодежь живет совершенно обособленной жизнью и их счастье не зависит от обстоятельств. Он вспоминал собственное детство, когда он жил одним днем, — ни прошлое, ни будущее его не интересовали. В этот момент послышался свист боцманской дудки, звавшей на обед; в животе у него заурчало, и он перекинул ноги через ограждение койки. «Я стал дрессированным морским животным», — подумал доктор.

То были первые сытые дни их крейсерства; на столе все еще не переводился хлеб, и Диллон, пригнув голову, чтобы не удариться о бимс, отрезав себе порядочный кусок бараньего седла, произнес:

— Когда вы выйдете на палубу, то увидите чудесные перемены. Вы убедитесь, что из шлюпа мы превратились в сноу.

— С добавочной мачтой, — пояснил Маршалл, подняв три пальца.

— Неужели? — спросил Стивен, поспешно протягивая свою тарелку. — А зачем, скажите на милость? Для скорости, удобства, красоты?

— Чтобы одурачить противника.

Трапеза сопровождалась спорами о военном искусстве, сравнением достоинств магонского и чеширского сыров и рассуждениями о величине глубин Средиземного моря на небольшом расстоянии от берега. Стивен еще раз отметил характерную черту моряков (несомненно, традиция среды, в которой люди поневоле должны учиться терпимости), благодаря которой даже такой неотесанный тип, как казначей, способствовал продолжению беседы, сглаживая неприязненные отношения и снимая напряженность, — пусть зачастую с помощью сальностей, однако умело вел разговор, в результате чего обед протекал не только в непринужденной, но даже довольно приятной обстановке.

— Осторожнее, доктор, — произнес штурман, поддерживая Стивена у трапа. — Начинается бортовая качка.

Так оно и оказалось, и, хотя палуба «Софи» совсем незначительно возвышалась над кают-компанией, по существу находившейся ниже ватерлинии, качка наверху ощущалась сильно. Пошатываясь, Стивен ухватился за пиллерс и выжидающе оглянулся вокруг.

— Где ваши великие преобразования? — вскричал он. — Где эта третья мачта, которая должна развеселить неприятеля? Где забавные штучки, с помощью которых можно подшутить над сухопутным человеком, где ваше остроумие? Клянусь честью, господин фокусник, этот номер не пройдет даже в грошовом балагане. Неужели вы не понимаете, что все это никуда не годится?

— Что вы, сэр! — воскликнул Маршалл, шокированный яростью, горевшей во взгляде Стивена. — Клянусь честью, мистер Диллон, я призываю вас…

— Любезный мой соплаватель, — произнес Джеймс, подводя Стивена к бестропу-толстому тросу, натянутому параллельно грот-мачте дюймах в шести в сторону кормы, — позвольте вас заверить, что в глазах моряка это мачта, третья мачта. Очень скоро вы увидите, как к нему прикрепят косой грот в качестве триселя, а также прямую бизань, укрепленную на гике у нас над головой. Ни один моряк не примет нас за бриг.

— Что же, — отозвался Стивен, — должен вам поверить. Мистер Маршалл, прошу прощения за мои поспешные заключения.

— Вы могли бы высказывать и еще более поспешные заключения и все-таки не вывели бы меня из себя, — отвечал штурман, знавший о симпатии, которую испытывал к нему доктор, и высоко ее ценивший. — Похоже на то, что где-то на юге разыгралась нешуточная буря, — заметил он, кивнув в сторону моря.

Пологая зыбь шла от далекого африканского побережья, подъем и опускание линии горизонта обозначали длинные и одинаковые интервалы между валами. Стивен прекрасно представлял себе, как валы эти разбиваются о скалы каталонского побережья, накатывают на галечные отмели и отступают назад, действуя словно чудовищная терка.

— Надеюсь, что дождя не будет, — произнес доктор, который неоднократно замечал, как в начале осени после штиля появлялась зыбь, после чего поднимался зюйд-остовый ветер и с нависшего желтого неба на созревшие виноградные гроздья лились потоки теплого дождя, напоминая о поре уборки урожая.

— Парус на горизонте! — закричал впередсмотрящий. Оказалось, что это тартана средних размеров, глубоко осевшая в воду. Лавируя против восточного бриза, она, по-видимому, шла из Барселоны. И теперь находилась в двух румбах по их левой скуле.

— Нам повезло, что это не случилось два часа назад, — произнес Диллон. — Мистер Пуллингс, доложите капитану, что в двух румбах по нашей левой скуле виден незнакомый парусник. — Не успел он закончить фразу, как на мостик вышел Джек, все еще державший в руках перо. В его глазах появилось жесткое выражение.

— Будьте добры… — произнес он, протянув перо Стивену и, словно мальчишка, взвился на мачту.

На палубу высыпало множество матросов, они заканчивали утреннюю уборку и ставили паруса, незаметно меняя курс, чтобы отсечь тартану от суши. После того как доктор раз или два столкнулся с моряками, которые громко кричали ему в ухо: «С вашего позволения, сэр» или «Извиняюсь, сэр», он неторопливо направился в капитанскую каюту, сел на рундук Джека и принялся размышлять о природе человеческого сообщества — его реальности, его отличии от каждого из индивидов, составляющих его, о том, как поддерживать с ним связь.

— Ах, вы здесь, — сказал Джек, вернувшись. — Боюсь, это всего лишь захудалый «купец». Я надеялся на нечто лучшее.

— Рассчитываете захватить судно?

— Ну конечно, если только оно приблизится к нам. Я-то надеялся устроить драчку, как у нас говорят. Вы даже не представляете, как приходится ломать голову, — это вам не прописывать слабительное или делать кровопускание. Ревень да александрийский лист. Скажите, если нам ничто не помешает, мы с вами помузицируем нынче вечером?

— С превеликим удовольствием, — отозвался Стивен. Посмотрев на Джека, он представил себе, как будет тот выглядеть, когда погаснет его юношеский огонь: мрачный, скучный, властный, если не сказать — жестокий и замкнутый.

— Да… — отозвался Джек и замолчал, видимо не решаясь что-то добавить. Однако он ничего больше не сказал и минуту спустя вышел на мостик.

«Софи» быстро скользила по волнам, хотя добавочных парусов не было поставлено, и не проявляла намерения сблизиться с тартаной. Со стороны казалось, что это сноу, спешащее по своим коммерческим делам в Барселону. Через полчаса на «Софи» заметили, что на тартане четыре пушки, что экипаж ее немногочислен (даже кок участвовал в судовых работах) и что у судна какой-то неряшливый, неопределенный вид. Однако когда тартана решила лечь на новый галс, то шлюп мигом поднял стаксель, поставил брамсели и понесся вперед с удивительной скоростью. Это был такой сюрприз для тартаны, что на ней проворонили поворот и она продолжала оставаться на прежнем галсе, идя влево от шлюпа.