Ник краснеет, но пытается прикрыться книгой.

Она улыбается, идет к нему, так медленно…

Оба борются с собой, потому что они хорошие люди. Но…

Фелиция вспомнила, о чем она думала предыдущей ночью, и покраснела. Ноги стали ватными.

Из угловой комнаты с игрушками послышался плач Эмилио.

Слава Богу за это вмешательство!

В конце третьего дня Ник пришел домой около пяти вечера. Он насвистывал, и вид у него был довольный. В руке он держал коричневую кожаную сумку, какие обычно носят мужчины.

Фелиция спросила:

— Хотите, чтобы я и это упаковала?

— Не обязательно. Похоже, вы прекрасно справились, Фелиция.

Это действительно было так. Она разобралась почти со всей одеждой, все было аккуратно разложено по цвету и типу ткани.

Она похвасталась:

— Шелк к шелку, лен ко льну.

Ник одарил женщину широкой белозубой улыбкой, потом снял очки и взглянул на нее чистыми карими глазами.

Фелиции нравилось, что она могла кому-то угодить. Ее собственное счастье было весьма ускользающим: она знала, что Стюарт пишет так часто, как может, но…

— Почему бы вам не устроить себе перерыв? — спросил Ник.

Холодные пальцы коснулись ее шеи сзади. Когда он успел подойти так близко?

Фелиция отшатнулась, чувствуя, как запылали щеки. Какой кошмар! Неужели она как-то выдала себя и он догадался, какие мысли бродят в ее голове?

Улыбка хозяина дома слегка изменилась.

— Пойду посмотрю, все ли в порядке с этими коробками, не надо ли что-нибудь изменить.

— Я надеюсь, есть еще работа, — сказала она. — Вы такой замечательный босс.

Зачем она это сказала?

Ник рассмеялся:

— Босс? Мы просто двое людей, договорившихся между собой. Отдохните, Фелиция. Идите посидите у бассейна, выпейте что-нибудь, а то вы вспотели.

Он провел пальцем по ее руке, и Фелиция поежилась.

— Конечно.

Ник закрыл за собой дверь в спальню, а она пошла на кухню и доспала из холодильника диетический персиковый напиток, а также картонку с клубникой, выбрав ее из целой коллекции роскошных свежих фруктов, которые Ник купил сегодня утром в супермаркете.

Фелиция вытянулась в шезлонге — том самом, в котором она представляла себе Ника в своей фантазии. Потянулась, зевнула. После половины бутылки напитка и нескольких ягод солнце сыграло с ней шутку.

Когда она проснулась, небо было темным, а ее часы показывали, что она отключилась на тридцать пять минут.

Теперь ей придется ехать более поздним автобусом, чем хотелось бы, и идти по темным улицам, где иногда собираются банды хулиганов.

О Господи! Она не покормила Эмилио ужином! Но тогда почему он не плачет?

Фелиция поспешила в комнату с игрушками. Сына там не было.

Она позвала его и услышала странный звук — как будто бьет крыльями пойманная птица.

Звук доносился из спальни Ника.

Кинувшись туда, Фелиция обнаружила, что дверь закрыта. Она распахнула ее.

Ник растолкал коробки в стороны и освободил небольшое пространство, где теперь сидел в коляске Эмилио. С трех сторон ее сына, как стенами, окружали коробки.

Увидев ее, мальчик заплакал:

— Мааама!

— Бедняжка, он проснулся не в духе, — заметил Ник.

Фелиция повернулась к нему, и у нее отвисла челюсть: на Нике было сиреневое вечернее платье с глубоким вырезом, причем под лиф было что-то подложено, чтобы создать видимость открытого бюста.

Волосатого бюста.

Добавьте к платью сиреневые серьги, яркую алую помаду и накладные ресницы, как у шлюхи. Вместе с короткими волосами и густой щетиной это выглядело… выглядело…

Ник повернулся, выставил бедро и повертел задом, сначала в ее сторону, затем в сторону Эмилио.

— Маааама!

— Viola, — сказал Ник. — Tres chic, non?

Ребенок заплакал громче.

По какой-то безумной причине Фелиция засмеялась. Она не знала почему, и сколько бы потом об этом ни думала, так и не смогла найти ответа на этот вопрос. На самом деле все происходящее казалось ей вовсе не смешным, а диким и невероятным, и… она засмеялась, и это все изменило.

В руке Ника появился пистолет.

Остаток дня я провел в Западном детском медицинском центре, слушая Фелицию Торрес, помогая ей освоиться с больничными порядками и осматривая Эмилио.

Малыш молча цеплялся за свою мать.

С физической точки зрения с ним все в порядке, если верить доктору Рубену Иглу, моему старому другу и начальнику поликлинического отделения. Мы с ним пришли к выводу, что для длительного лечения подойдет Рашель Кисслер, талантливый молодой психолог и моя ученица.

Я представил обоих врачей Фелиции, посидел с ней, после того как они ушли, и спросил, не хочет ли она о чем-то еще поговорить.

— Нет… Я очень устала.

— Есть ли кто-нибудь, кто мог бы составить вам компанию?

— Мама, — сказала она. — Она живет в Фениксе, но приедет, если я попрошу.

Я набрал номер и подождал, пока она поговорит.

Повесив трубку, Фелиция устало улыбнулась:

— Она приедет завтра утром.

— До этого времени вам кто-нибудь нужен?

— Нет, я справлюсь… Спасибо, что вы беспокоитесь.

— Мы все здесь для того, чтобы помочь вам.

Ее вдруг затрясло.

— В чем дело?

— То, как вы это сказали, доктор Делавэр. Помочь. Он ведь именно так говорил, когда притворялся. Что это за идиотская шутка?

Я не ответил.

— Я никогда ему не доверяла, доктор. С первой же минуты нашего знакомства.

Мы с Майло прошли декомпрессию в баре в Санта-Монике. Одиннадцать вечера. Он провел весь день с Раулем Биро и двумя другими детективами из голливудского участка, обыскивая дом на Алтаир-террас — один из тех домов, которые Дейл Брайт купил на имя Николаса Губеля. Был еще один коттедж около Палмдейла, где он держал Фелицию Торрес запертой в ванной комнате и заставлял ее воображать, что он в это время делает с Эмилио.

Сказать по правде, в основном Брайт просто игнорировал ребенка: позволял ему плакать и кричать, не давал ни еды, ни воды, а затем и вовсе сунул в картонную коробку и сделал дырки для воздуха, чтобы продлить мучения.

Майло сказал:

— Знаю, я должен переживать из-за того, что кого-то застрелил. Но, милостивый Боже, Алекс, мне очень жаль, что у меня было так мало пуль!