Хаджжадж поднял бровь.

– Не сочтите за оскорбление, но, на мой взгляд, это не самая большая проблема для державы.

– Я и не ожидал, что вы поймете. – Хорти отпил еще финикового вина. – Немногим за пределами владений экрекека Арпада дано понять. Альгарвейцы иногда бывают близки, но…

Он помотал лохматой головой.

– Полагаю, в данный момент они столкнулись с обратной проблемою, – отозвался Хадджадж. Теперь уже брови Хорти поползли вверх. – Не кажется ли вам, – пояснил министр, – что Альгарве ввязалось в войну превыше своего пыла, как бы велик он ни был? Поспешу добавить, что пыл наших союзников весьма велик.

– Не сочтите за оскорбление, – ответил Хорти, – но, на мой взгляд, вы ошибаетесь. Или же торопитесь с выводами. Войско короля Мезенцио продолжает продвигаться на запад.

– О да. – Министр исторг вздох более мрачный, чем самая холодная ночь Зувейзы. – Однако благодаря ли своему пылу продвигаются они или же благодаря иным средствам? Подумайте, на каком наречии ведем мы беседу, ваше превосходительство. Насмешка судьбы, сказали вы. Не зрите ли ее и ныне?

– А-а… – протяжно выдохнул Хорти. – Теперь понимаю, к чему вы вели речь. Но это лучше, чем, подобно ункерлантцам, убивать соплеменников.

– Здесь мы расходимся во мнеиях, – вежливо отозвался Хадджадж и отделался от дьёндьёшеского посла так быстро, как только позволяли приличия.

– Тост! – воскликнул маркиз Балястро.

Ему пришлось крикнуть несколько раз, чтобы услышали все. Когда, наконец, наступила тишина, альгарвейский посол поднял бокал:

– За великую победу объединившихся против варварских чудовищ Ункерланта!

Отказаться пить для Хадджаджа значило привлечь излишнее внимание. «Чего только не сделаешь во имя дипломатии», – подумал он, поднося бокал к губам. Он выпил дракоценный напиток залпом. Сладкое, крепкое вино ударило в голову, и Хадджадж сам не заметил, как ноги принесли его через толпу к Балястро.

– Как поживаете, ваше превосходительство? – поинтересовался альгарвеец с широкой, дружеской улыбкой, поблекшей, когда маркиз вгляделся в лицо старика. – Что тревожит вас?

Они с Хадджаджем были друзьями, и оттого министру еще трудней было сказать то, что рвалось с языка. Но он заговорил все равно, лишь понизив голос, чтобы никто, кроме Балястро, не услышал:

– Не выпить ли нам заодно за варварских чудовищ Альгарве?

Пусть с неохотой, но Хадджадж вынужден был отдать Балястро должное – альгарвеец не стал делать вид, будто не понимает намека.

– Ради победы мы готовы на все, – промолвил он. – Кауниане угнетали нас долгие века. Вам приходилось жить в Альгарве, вы знаете это и сами. Зачем же тогда вините нас, а не их?

– Когда ваши армии ворвались в маркизат Ривароли, отторгнутый у вас Валмиерой – несправедливо, на мой взгляд, – в Шестилетнюю войну, разве стали ваши враги приносить в жертву альгарвейцев, чтобы добытой колдовской силою преградить вам дорогу? – спросил Хадджадж и сам же ответил: – Нет. Хотя могли, признайте.

– То, что творили они с нами в прежние годы, хуже всякой резни, – парировал Балястро. – Век за веком мы сражались друг с другом, точно каунианские марионетки. Пусть другие стенают и скорбят, ваше превосходительство. Я не вижу за собою вины. – Он выпятил грудь и состроил грозную мину.

– Мне жаль вас, – печально промолвил Хадджадж и отвернулся.

– Мы стали сильны, и вы окрепли вместе с нами, за нашей спиной, – напомнил Балястро. – После того как вы мечтали отомстить Ункерланту, достойно ли жаловаться на дорогу, которой вам пришлось пройти?

Хаджжадж вновь обратился к нему. Упрек был частично обоснован и оттого жалил сильней.

– А кто теперь пожелает отмстить Альгарве, ваше превосходительство, и по какой причине? – поинтересовался он.

Балястро по-альгарвейски театрально пожал плечами с великолепным безразличием.

– Дражайший мой друг, когда мы станем хозяевами Дерлавая, это перестанет иметь всякое значение. Скорей пес, что воет на луну, добудет ночное светило, чем добьется своего любой, кто стремится к мести Альгарве.

– Без сомнения, владыки Каунианской империи в зените славы своей полагали так же, – ответил Хадджадж. И был вознагражден сомнительным удовольствием – увидеть Балястро в негодовании.

Корнелю немало гордился тем, что попал наконец в город. Джурджу даже разрешил ему провести в Тырговиште лишних пару дней, прежде чем возвратиться на лесоповал. Ему даже не пришлось драться за эту привилегию с бригадиром: в прошлой их стычке он потерпел неудачу, зато добился уважения к себе.

Так что теперь, закутавшись поплотнее в потрепанную куртку, подводник шел вдоль пирса. Пускай с виду его можно было принять за простого дровосека, но пристань он оглядывал взором опытного моряка. Альгарвейцы держали в гавани не столь мощный флот, как Сибиу, но прорываться через их заслоны Корнелю не хотел бы.

Он выругался про себя, прокляв хитроумие адмиралов Мезенцио, сумевших застать врасплох его державу. Как мечталось ему, чтобы южная буря смела их парусники с курса… Но что проку в пустых мечтаниях? Даже могущественнейший из чародеев не в силах изменит сбывшегося.

Корнелю тупо ковылял вперед, покуда ноги не принесли его к затону левиафанов. Матрос-альгарвеец швырял рыбу в пасть левиафана, что не стоил и одного плавника Эфориели. Подводник остановился, чтобы понаблюдать за его работой, – зря.

– Пошевеливайся, сиб вонючий, – рявкнул матрос, заметив, что на него смотрят, – пока моя приятель тебя на зуб не попробовал.

Чтобы понять его, не требовалось знать альгарвейский в совершенстве. Что бы сделал на месте Корнелю настоящий лесоруб? А, да: моряк закивал с напускным ужасом и поспешил прочь. Альгарвеец за его спиной расхохотался. Корнелю знал, что могут оставить от человеческого тела челюсти левиафана, и от души пожелал матросу подобной судьбы: еще одно несбыточное желание.

«Зачем я болтаюсь здесь?» – мелькнуло у него в голове. Разведать моряку до сих пор удалось немного, да и перед кем ему отчитываться? Ни лагоанских разведчиков, ни сибианских подпольщиков он не знал. Только лишь, чтобы стать на час тенью себя прежнего?

Корнелю направился было к припортовой таверне, но вовремя остановился. В те времена, когда Сибиу была независимой державой, а он сам – офицером на службе короля Буребисту, подводник часто заглядывал в это заведение. Невзирая на рыжую густую щетину и потрепанную одежду, его могут признать. Большинство сибиан ненавидело оккупантов лютой ненавистью – но не все, не все. Плакаты, что призывали сибиан присоединиться к громящей Ункерлант армии, никуда не делись со столбов и заборов – а значит, войско короля Мезенцио получало с пяти островов Сибиу свою долю новобранцев. Сердце Корнелю переполнялось стыдом за соотечественников.

Парой кварталов выше по холму он нашел забегаловку, куда не заглядывал в прежней жизни, и смог спокойно накрошить галеты в гороховый суп. С первой же ложки моряк понял, что не зря обходил когда-то заведение десятой дорогой, но желудок перестал ворчать, будто голодный зверь. Корнелю оставил на столе сребреник и вышел.