У него так было со щенком на даче. Приблудная дворняга, беспородная кроха, к которой Рыжюкас сразу привязался, а она на третий день возьми да исчезни… Обыскался. Уговаривал себя тем, что, взяв другого щенка, он так же к нему в три дня привыкнет. Но тут же себе и твердил:

– Я не хочу другую собаку.

Ушла все по той же причине: надо топать дальше и как-то устраиваться. Она не сможет с ним долго, она все равно сорвется и только зря теряет с ним время.

Он попытался ее остановить, он уговаривал, он выспрашивал, что опять произошло. И, сдавшись, отвез ее к поезду.

В том, что там ей не понравится, Рыжюкас не сомневался.

Он знал, что ей нигде больше так не понравится. Но ей нужно дать время это почувствовать. Побыть одной. Куда-то кинуться. Разочароваться, чтобы понять все. И вернуться туда, где она нужна… На это уйдет время. Совсем немного.

Все просто, когда есть время. Как только Рыжюкас начинал торопиться, у него всегда все летело кувырком, но едва он успокаивался и переставал смотреть на часы, как тут же все свободно успевал. Человеку совсем немного нужно времени, чтобы понять себя. Только бы его не прессовали.

Но времени у него было не так уж и много, если он хочет успеть совершить задуманное. Времени на это ему уже давно не хватало, пожалуй, у него его и не было никогда, кроме тех лет, когда ему было столько, сколько сейчас Мальку.

Зато у нее времени было сколько угодно. Целая тьма…

…Он снова провожал свою юную Любовь, все на том же вокзале. Ее звали Лен… и ей было немногим больше лет, чем Ленке, когда та уезжала. Они снова расставались навсегда. Он еще не знал, что это неопределенное, как английский инфинитив, всуе заезженное словечко, за которым когда-то представлялась целая вечность, совсем скоро обретет для него уже конкретный и вполне законченный смысл.

2

«…Рыжий, что мы натворили! Ты понимаешь, что мы натворили?!

Только очень богатые или очень глупые люди могут выбросить сразу так много. Мы были очень богаты, и мы были ослепительно глупы…

Ты закладывал драгоценные жемчуга в рогатку и стрелял ими по чирикающим воробьям. С каждым выстрелом ты выпуливал в небо миллион.

Конечно, это был миллион старыми, но какой это был миллион!

Впрочем, тогда ими совсем не хотелось дорожить.

…Мы поссорились из-за Витаутаса и не встречались больше. Ты вообще больше нигде не появлялся, и на "броде" говорили, что ты даже забросил свой восхитительный смокинг. Я встретила Мишку Махлина, он рассказал, что вы с Сюней грызете гранит науки как психи. Ты все и всегда делал как псих. Сюня даже поступил в твою вечернюю школу. Вы с ним опять оказались в одном классе и готовились в институт, зубаря программу сразу за всю десятилетку. Об этом ходили легенды: как ты ночевал в беседке, чтобы не тратить времени на моцион и дышать свежим воздухом во сне. Ты решил пересдать за девятый и вытянуть на медаль.

А про меня ты совсем забыл. Так прямо ты и заявил. Ты выбросил из головы эту детскую чепуху навсегда. Ты был уверен, что навсегда. Не правда ли, очень приятно почувствовать себя чепухой?..

Помнишь, я однажды пришла, но не застала тебя дома? И в беседке тебя не было. Твоя мама сказала, что ты пошел поразмяться. Разминался ты на большом пустыре.

В самом дальнем углу ты учился метать молот. Это так только называется "молот", на самом деле это металлический шар на стальной проволоке с ручкой. Его надо раскрутить вокруг себя и как можно дальше забросить. Я знала, что техника метания молота очень сложна, но она развивает плечи… Ты учился швырять эту штуку с трех поворотов. Ты был очень занят и не хотел меня замечать. Тогда я подошла и сказала, что уезжаю…»

3

Рыжий сделал вид, что ему наплевать, и сказал:

– Ну и что?

И снова стал раскручивать молот. Ленка вытряхнула песок из босоножки и, прыгая на одной ноге, уселась на камень, как раз там, куда всегда падает снаряд. Он перешел в другое место. Высморкался. Раскрутив молот, с остервенением метнул его с трех поворотов. Первый раз в жизни у него получилось с трех поворотов. В метании молота, главное быть свободным и не слишком стараться. И думать о другом, чтобы раскрепоститься… Ему было о чем подумать, так что бросок получился классный. Молот полетел легко, будто его вес убавился на три килограмма.

Ленка следила за его полетом, как тогда наблюдали за спутником – улыбаясь и подняв к небу голову. Уважительно посмотрев, она сказала: «Ого!». И захлопала в ладоши. Как если бы кто-то захлопал на похоронах. Потом подошла, как босая по стерне, и сказала, так признаются в детстве, что чашка сама разбилась:

– Рыжий, понимаешь, я уезжаю насовсем. Мать увозит меня к Лысому… Мы уже подали документы на обмен…

И замолчала.

– Это мама решила?

– Нет, я сама…

Был уже вечер.

Солнце свалилось к самым крышам окраинных домов. Длинные тени колесом покатились по траве пустыря. Много, сразу много больших и порожних колес. Они катились навстречу, и обязательно надо было переступить, потому что земля тоже большое колесо, а когда стоишь на большом колесе, и оно закрутилось, обязательно надо переступить…

«…Пусти… Не надо… Дай я сама…»

Он сказал, что она дура, натянул на потное тело рубаху – до чего же она была грязна! – и ушел, оставив на поле великолепный ртутный молот. Ленка знала, что такому молоту цены нет. Поэтому побежала за ним, потом вернулась, чтобы надеть босоножки, потом снова побежала за ним. Еле нашла и поволокла за проволоку через все поле. Молот был маленький, но тяжеленный, как чемодан с книгами. Она бросила его, не дотащив…

4

Рыжий пришел на вокзал минут за сорок до отхода поезда.

Ленку провожали одноклассницы – все эти нелюбимые им «бэшницы», а родичей собралось много, как на похоронах. И лица у всех были каменные, и жесты заторможенные; все они тяжело охали и вздыхали, говорили полушепотом, принимались вдруг целоваться с Ленкиной мамой, а Ленку успокоительно поглаживать по плечу, при этом все поминутно сморкались и хлюпали носами, как в вирусный грипп. Поезд шел только до Москвы, и проводницы недоумевали, отчего такие длинные проводы. До Москвы ведь рукой подать. Тем более что и вещей у них почти никаких: все распродали или отправили багажом.

Но в Москве они получили паспорта и уехали навсегда…

«…Рыжий, мы не знали тогда этих слов. Это "навсегда", оно раньше еще никогда нами не произносилось, и оттого звучало очень важно. Так утки летят на призывный крик селезня, не понимая, что это просто манок…»

5

Рыжук вылез откуда-то сбоку. «Еще бы ты явился на вокзал по-человечески! Ведь пришлось бы покупать перронный билет…»

Он стоял в стороне, а все обнимались и целовались, и сморкались в надушенные платки, Ленка даже на цыпочки встала, чтобы его разглядеть. Он мог бы подойти ко всем и хотя бы поздороваться, а не заставлять нервничать ее и ее бедную маму. Но он знал про какое-то свое право. Он стоял в стороне, как истукан, и на этот раз, может, впервые в жизни, он был прав.