Мое молчание выдало все.

— Боже мой, ты так подумала! Очаровательно, Бетт! Это ж надо — вообразить, будто у Изабель Вандемарк роман с вышибалой! — Элайза чуть не задохнулась от смеха. — Боже мой, картина маслом! Она может с ним трахаться, но никогда не возьмет его в любовники!

Сначала я хотела ткнуть ее сигаретой, но слишком обрадовалась новой информации, чтобы уж настолько возненавидеть Элайзу. Через пару минут тема ей наскучила, и она вернулась тереться о Дэвида, не сводящего взгляда с груди Изабель, и попыталась флиртовать с Филипом, увлеченно обсуждающим с Лео преимущества и недостатки снятия ороговевшей кожи с подошв бритвой для педикюра по сравнению с обработкой пемзой. Фотографы и репортеры держались обособленно, играя в покер за большим обеденным столом, то и дело опрокидывая в себя бокалы бурбона. Остальные были в отрубе или близко к тому, и еще до сцены в фильме, когда Эрик Штольц втыкает иглу шприца в грудь Умы Турман, я тоже заснула.

Лишь в два часа пополудни следующего дня мне удалось остаться одной. Приземлившись вечером во вторник, мы перебрались из прохладной замшевой мягкости «Гольфстрима» в прохладу кожаных салонов стаи лимузинов, любезно присланных Ассоциацией владельцев ночных клубов, или АВНК, как четко произнес Камал Авигдор. Последнего явно проинструктировали, как нужно выглядеть, чтобы не уронить себя в глазах нашей маленькой группы, поэтому господин Авигдор представлял собой великолепный образец классического стиля.

В сопровождении двух очаровательных девушек — по его словам, секретарш, хотя слепому было видно, что каждая по первому или второму кругу подвизается в амплуа его подружки, — с приятной улыбкой, освещающей красивое лицо, Камал Авигдор ожидал нас на красной ковровой дорожке, постеленной на взлетной полосе. Черный, прекрасно сидящий костюм шел господину Авигдору так, как костюмы могут идти только европейцам, а зеленая рубашка и пестрый галстук красиво оттеняли смуглую кожу, темные волосы и зеленые глаза турка. Натурально, аксессуары ему подобрали не хуже: туфли от «Феррагамо», часы «Филипп Патек» и мягчайшей кожи «педерастку»[150], которая заставила бы любого нормального мужчину всхлипнуть от унижения, но необъяснимым образом придавала хозяину еще более мужественный вид. На вид Авигдору было лет тридцать — тридцать пять, но я бы не удивилась, узнав, что он на десять лет старше или моложе. Поразительнее всего, что каждого гостя, выходящего из самолета, господин Авигдор приветствовал по имени.

Элайза, Лео и я ехали в город в машине господина Авигдора, всячески настаивавшего, чтобы его называли Камал, а остальные тащились в лимузинах позади. Камал подробно рассказал нам о программе на уик-энд, предупредив, что только наша взаимная ответственность позволит гостям отлично провести время. Сам он брался обеспечить остальное. Нам предлагалось обращаться к господину Авигдору по поводу любых прихотей гостей («Говоря „все, что угодно“, я подразумеваю все, что угодно: мальчиков, девочек, кожаные изделия, редкие яства, напитки, химические препараты для веселья — словом, абсолютно все»), и господин Авигдор заверил, что искомое будет незамедлительно доставлено. Врученные нам расписания выглядели скорее списком ресторанов и клубов, чем графиком: дневные часы остались незаполненными, оставляя время для «великолепного отдыха, СПА-процедур, шопинга и загорания, от которых никто не откажется», зато ночи были расписаны до минуты.

Трое суток подряд в восемь часов вечера нас собирались угощать ужином в сказочном ресторане, затем водить по двум первоклассным барам, а заканчивать ночь предстояло в невиданном, обалденном ночном клубе, развлекаясь до рассвета наравне с молодыми турками и европейскими туристами.

Фотографы запечатлеют каждую минуту безудержного веселья, и, по мнению Камала, последующее освещение событий окажет огромное влияние на развитие туристического бизнеса в Турции. В конце концов, каждому захочется поесть в том самом заведении, где Филип Уэстон отведал сочный кебаб из молодого барашка.

Расселение прошло на удивление гладко, если не считать полдюжины жалоб на номера («слишком близко к чулану, где горничные хранят свое чистящее дерьмо», «недостаточно полотенец, чтобы высушить такие густые волосы, как у меня», «очень мне нужно смотреть из окна на мечеть!»).

Впечатляюще элегантный бранч с шампанским в нашу честь был устроен на крыше отеля, откуда открывалась панорама величественного дворца Топкапы[151]. Когда все повалились спать после тягот семичасового путешествия в условиях высочайшего комфорта, я потихоньку улизнула на Большой базар, расположенный в нескольких кварталах, — мне хотелось походить и поглазеть на всех и все.

Пройдя через ворота Нурусмани под крики «мисс, у меня есть то, что вы ищете», я бесцельно бродила по огромному, скупо освещенному зданию, заходя в ломящиеся от товаров лавчонки, упиваясь зрелищем бесчисленных бус, серебра, ковров, пряностей и кальянов. Торговцы то и дело отпивали кофе и затягивались из мундштука кальяна, глоток — затяжка, глоток — затяжка. Я торговалась со сморщенным стариком лет девяноста за светло-голубую пашмину, когда кто-то тронул меня за плечо.

— Ты понимаешь, что сражаешься приблизительно центов за сорок? — ухмыльнулся Сэмми, словно открыв невесть какой секрет.

— Конечно, понимаю! — раздраженно ответила я, хотя на самом деле не догадывалась ни о чем подобном.

— Тогда зачем это делать?

— Ты незнаком со здешними обычаями. Тут принято торговаться. Продавец оскорбится, если платить не торгуясь.

— Неужели? Мистер, сколько вы просите за этот шарф? — спросил он, обращаясь к сгорбленному продавцу самым мягким тоном.

— Шесть американских долларов, сэр. Шарф самого лучшего качества, с юга, сделан моей внучкой всего неделю назад. Прекрасный шарф. — Старик улыбнулся, обнажив розовые беззубые десны, и почему-то стал от этого еще дружелюбнее.

— Берем. — Сэмми вытащил из бумажника несколько турецких лир и бережно вложил их в тонкую как пергамент ручку старика. — Спасибо, сэр.

— Вам спасибо, сэр. Красивая пашмина для красивой девушки. Удачного вам дня. — Старик весело похлопал Сэмми по спине и вернулся к кальяну.

— Да, ты права, — снова ухмыльнулся Сэмми. — Продавец выглядел смертельно оскорбленным.

Он накинул шарф мне на плечи, приподняв волосы и отпустив их на мягкий шелк.

— Вовсе не обязательно это делать.

— Знаю, но я хочу извиниться за испорченную поездку. Клянусь, я не знал, что ты летишь, и очень сожалею о случившемся.

— О чем вопрос? — непринужденно отмахнулась я. — Не будь смешным, тебе не за что извиняться.

— Выпьешь со мной кофе? Я здесь несколько часов и еще не пробовал кофе по-турецки. Я в восторге от мысли, что здесь не окажется обезжиренного молока и сахара, а кофе не будет горячим как огонь, взбитым или смешанным.