В папину квартиру. Домой.

— Прости, Виола, — говорит Виллинда напоследок. — Я понимаю, что ты не отступишься, и понимаю, что фея из тебя никудышная. И что ты преданный друг. И это не твой мир. Вот теперь ты дома и в безопасности.

Я бросаюсь обратно в воронку, но та уже исчезает. Мгновение я смотрю на то место, где она была, потом падаю на пол и с криком принимаюсь бить по ковру кулаками. От безысходности.

Всегда полезно побить по ковру кулаками, когда ты в ярости. Хоть пыль выбью. Не свои же любимые безделушки из окна выбрасывать. За это, между прочим, и штраф схлопотать можно. А папа не одобрит.

Ладно, ни о чем таком я не думаю. Мне просто никогда, наверное, не было так плохо. Это такое жгучее чувство несправедливости, когда тебе нужна помощь, очень нужна помощь, а никто, даже близкие, не торопятся ее оказывать! Еще и убеждают тебя, что это ты сошла с ума, а не весь остальной мир.

Да, даже когда я поняла, что лягушка в зеркале — это навсегда, мне не было так плохо…

Вечером папа находит меня навзничь на полу посреди прихожей. Очень удивляется, пытается понять, что случилось и почему я вернулась так рано, но добивается только сдавленных всхлипов — я от них уже задыхаюсь.

И с ходу вызывает «Скорую».

Врач, симпатичный парень лет двадцати на вид, осматривает меня и машет рукой — все, дескать, нормально.

— Да где ж нормально, — восклицает папа, — когда она никак в себя прийти не может! А ну-ка сделайте с ней что-нибудь, чтобы была как раньше!

Папа у меня на руководящей работе хорошо приказы раздавать научился, так что звучит очень внушительно. Только на молоденького доктора не действует.

— Не, мы ее забирать никуда не будем, — говорит он папе, — потому как она у вас здоровая.

Папа готовится приказ повторить, а то вдруг с первого раза не поняли (к слову, первый раз его приказы обычно не понимаю только я, зато часто). Но врач тем временем тянется к своему саквояжу (серьезно, настоящий саквояж, стильный такой — я-то наивно думала, что врачи ходят со специальными белыми чемоданчиками с красными крестами на боку), достает оттуда что-то (я не вижу что) и тем временем объясняет папе, мол, не бойтесь, девочка просто переволновалась. У нее, может, первая любовь? Ну так, радуйтесь, папаша, что не последняя, а то (вспоминает милый болтливый дядя доктор) на прошлой неделе в соседнем подъезде вот такая же себе вены вскрыла. Очень грамотно, по всем правилам, наверняка в Интернете прочитала (а все потому, что Интернет — зло). Так вот, хорошо, что вовремя успели. Выжила. А месяц назад парень один в петлю лез. Хорошо, вовремя сняли…

Бледный до синевы папа командным голосом перебивает его болтовню и напоминает, что работа не волк, а его дочь по-прежнему не в себе. Так не пора ли хоть что-нибудь наконец сделать?

В итоге я получаю профилактический укол с успокоительным и витаминами. Так врач говорит. А потом, подмигнув мне, добавляет, что если я уже свободная, то он тоже не женат, так, может…

Папа провожает его на лестницу вместе с саквояжем в режиме Азазелло «и курицу свою забери!». Возвращается довольный.

— Ну и напугала ты меня, Виола!

Я в ответ зеваю — после укола мне дивно похорошело — и вспыхиваю золотой пыльцой.

— Ну вся в мать, — заявляет папа, садится рядом, берет меня за руку и просит рассказать, как там дела в Тридевятом королевстве и кто из нас — я или мама — довел другую до белого каления. Впрочем, добавляет он, ответ, кажется, очевиден.

Я все равно ему рассказываю. В подробностях, а под конец еще и в лицах. После успокоительного мне очень хочется с кем-нибудь поговорить. Все обсудить. Заручиться поддержкой. Короче, нужна хоть одна живая душа, которая похлопает меня по плечу и скажет: «Все ты, Виола, сделала правильно, а они, идиоты, тебя не понимают. Не расстраивайся».

В процессе рассказа папа два раза сбегает на кухню. Один раз — за виски, второй — за закусками. К закускам я тоже прикладываюсь. Папа классно готовит…

— Ну вот скажи, — прошу я, когда говорить уже нечего, — скажи, разве я была не права?

— Я всегда знал, что твоя мама не в себе, — задумчиво отвечает папа и подливает себе еще виски. Это он может долго так делать, папа умеет пить, не пьянея. Работа научила. — Но даже не думал, что это заразно.

— В смысле?

— Виола, я сейчас скажу тебе не как отец, а как мужчина. Ты еще маленькая у меня и неопытная, но ты очень жестоко поступила.

И раскладывает мне чувства Дамиана по полочкам. Я запутываюсь уже на второй, но покорно слушаю. Мужская солидарность — великая вещь.

— То есть надо было за него замуж идти?

— Я тебе пойду! — огрызается папа. — Нет, жабенок, надо было не динамить парня — так у вас говорят? — а сразу ему отказать и не тянуть кота за хвост. А так — ты сама виновата.

Утешил. Все мужчины такие? Тогда понимаю, почему Роз всегда ко мне за утешением бежит, а не к папочке. Впрочем, к папочке она тоже бежит, чтобы король Кремании нахала в ссылку, например, отправил. А ко мне — чтобы придумала план жестокой мести с участием лягушки-уродины. Роз у меня весьма практичная.

— Но, пап, я же его люби-и-ила, — тяну я. — Мне же нравилось…

— …как он перед тобой на задних лапках скакал? — перебивает папа. — Ну еще бы тебе не нравилось!

— Пап… — и я умолкаю. Потому что понимаю, что он прав, и сказать больше нечего. Надо было и правда не давать Дамиану надежду, может, тогда… Но откуда мне было знать, я же думала, что люблю его!

«Виола, дорогая, признайся хотя бы себе: ты не думала…»

— Когда отправишься назад — а я знаю, что ты найдешь способ, — говорит напоследок папа. — Исправь все. — Он встает и чмокает меня в лоб. — Моя дочь не должна выглядеть жестокой дурочкой.

— Пап, — всхлипываю я. Сейчас, дома, я уже не чувствую себя такой сильной и уверенной, как у Виллинды. — Он стал Темным Властелином, пап. Это как Саурон во «Властелине колец». Как же я… как же я все исправлю? Пап, ты только не говори, что я сама виновата и должна сама все расхлебывать. Я знаю, что должна. Но мне правда совет нужен.

Папа задумчиво смотрит в окно — там все тонет в тумане, так что вряд ли он видит что-то интересное. А потом говорит:

— Раз как Саурон, то и сделай, как Фродо. Забери то кольцо с сердцем…

— Пап, если я брошу его в Ородруин — или как там тот вулкан назывался? — Дамиан, наверное, умрет.

— Виола… Надень кольцо на палец и скажи, что на все согласна, убеди его вернуть себе сердце, а потом уже извинишься и разберешься. Если он и правда Темный Властелин, то обманывает еще чаще тебя — значит, поймет и простит.

— Ясно, — шепчу я. У папы, как всегда, все просто. Не сложилась личная жизнь — поступай в «бауманку». Бывший парень стал Властелином — победа любой ценой вообще не проблема.